Будь осторожен, незнакомец! - [103]

Он нахмурился.

— Да, я выглядел эгоистом. Сейчас я могу тебе только сказать, что был намерен компенсировать им потери, когда устроюсь.

— Боюсь, ваши намерения особенно не помогли ни моей матери, ни моему отцу, — сказала она. — Они оба оставались в обиде на вас до самой смерти.

Его лицо затвердело.

— Если это сможет в какой-то мере оправдать меня в твоих глазах, то я скажу: деньги долго не задерживаются у человека в лагерях золотоискателей в Вирджиния-Сити и в ущелье Конфедерации. Я работал киркой и лопатой, ходил голодный и спал в холоде. Мне удалось открыть небольшое месторождение, и у меня снова появились деньги. Я мог отослать твоей матери ее половину, но к тому времени меня уже захватила настоящая идея. Я понял, что будущее Территории — не золото, а скот. Отправился искать хорошие пастбища и, в конце концов, нашел это место. Первые пару лет работал один, пока не смог позволить себе нанять людей, — он вытянул руки ладонями кверху, так что стали видны мозоли. — Посмотри, — сказал он, — разве мне это легко досталось?

Она сидела, не шелохнувшись.

— И что теперь?.. — спросила она.

— А теперь я вижу здесь будущее не только для меня, но и для многих других людей, — он вскочил на ноги, сам воодушевленный собственной увлеченностью. — Я вижу, как вырастут города. Я вижу, церкви и школы. Собственно, Элизабет, я решил устроить школу уже сейчас. На нескольких ранчо в округе есть дети. И что бы еще ни удалось мне сделать, все будет начинаться с тех денег, которые я увез из Огайо. Вспомни это, когда будешь судить обо мне…

Она сказала с искренним удивлением:

— Как, вы просите прощения?

Он покачал головой.

— Нет, девочка. Все, чего я хочу, — это понимания. Ты — моя единственная родственница. Все, что я создам, будет принадлежать тебе, включая всю честь, которую я смогу придать своему имени. Если можно сказать, что я ограбил твою мать, тогда я ограбил и тебя. А теперь я смогу исправить зло. Вот почему мне хочется, чтобы ты осталась здесь.

«Так вы хотите умиротворить свою совесть!» Эта мысль обожгла ее, ей хотелось выпалить эти слова прямо ему в лицо, но она не могла заставить себя. Не могла, когда он стоял здесь, похожий на грустного и безобидного медведя. И в то же время она не могла сказать себе с уверенностью, что знает его по-настоящему, а вот это-то ей и было нужно. Еще два года назад она надеялась как следует узнать его, но то посещение было слишком коротким. И все же желание это было слишком настоятельным, оно и привело ее опять сюда, за много миль.

Он отвернулся и смотрел в окно, сложив руки за спиной. Она тоже встала.

— Я останусь, — сказала она. — Но должна честно предупредить: я буду наблюдать за вами. Я думаю, что имею право потребовать доказательств вашей честности.

И тут она заметила его лицо, отраженное в стекле. В это мгновение оно показалось ей озлобленным — или это просто естественное напряжение губ, вызванное ее резкостью?.. Когда он повернулся, его взгляд был сердит, но без угрозы.

— Что ж, это честно, — сказал он. — Может быть, большего я и не заслуживаю… — Он двинулся к задней двери. — У меня есть работа. Наверное, ты тоже захочешь что-то делать, так мне кажется. Ты сможешь учить детей в школе, когда я все подготовлю.

Он вышел, а она прислонилась к стене. Учить в школе? Стать, как и все вокруг, орудием в его руках? Но эгоистичные люди не строят школ. Она не может пока прийти к тому или иному суждению, поэтому не должна судить. Пока нет. Но она чувствовала себя так» будто только что вырвалась из жестокой битвы, и не была уверена, что осталась победительницей. Она ощущала, что затраченные усилия ослабили ее.

Немного погодя она вышла во двор.

Фрум уезжал, а с ним еще двое людей. Их лошади шли шагом на северо-запад. Фрум выглядел в седле неуклюже. Элизабет проводила его взглядом, а потом огляделась вокруг, пытаясь ощутить, что приехала домой. Но спальный барак теперь стал больше, появилось несколько новых строений, так что ранчо «Длинная Девятка» напомнило ей человека, которого она знала когда-то в детстве и который внезапно вырос и стал каким-то чужим. Нет, изменения были даже больше: изменилась атмосфера этого места. Здесь слишком спокойно — какое-то мертвое спокойствие. Кое-кто из работников болтался возле барака, что-то делалось у кораля, но каждый, казалось, говорил тихо и ступал тихо…

По двору прошел Скоггинз, и она с ним поздоровалась. Он выглядел усталым.

— Олли, вы не могли бы оседлать мне лошадь? — спросила она, — Какую-нибудь поспокойнее. Я давно не ездила верхом.

— Куда вы поедете?

— В сторону ранчо Латчера.

— По-моему, лучше не надо, Элизабет.

— Почему?

Он помедлил в нерешительности, потом с трудом проговорил:

— Неприятность, о которой мы говорили, началась прошлой ночью. Ребята поймали вора — угонщика скота — и повесили его. Они хотели оставить его болтаться в петле, как предупреждение всем прочим. Но Фрума это не устроило. Он решил снять его и похоронить, как подобает.

Что-то поразило ее, как удар кулака. Действительность, о которой пытался рассказать ей Джесс Лаудон, — вот она здесь, ею заполнен этот мир. Она смотрела на Скоггинза и злилась на него, ей надо было излить на кого-то свой гнев. Что, не мог он найти способа рассказать ей об этом помягче? Но когда она разглядела тревогу в его лице, то поняла, что он произнес единственные слова, которые смог осилить.