Будь моей навсегда - [33]

13

Элизабетнацарапала зарубку на стуле рядом с той, которую она сделала накануне. Итак, начинался второй день ее новой жизни, жизни пленницы и спутницы самого ужасного ипротиворечивого типа, с которым она когда-либо сталкивалась. Если он будет верен своему слову — в чем она не могла быть уверена, — то сегодня она проведет последний день привязанной к этому стулу. С одной стороны, ее приободрила идея оказаться увезенной в такое место, где Карл не будет испытывать необходимости привязывать ее... Но само это путешествие ее устрашало. Чем дальше они уехали бы от Ласковой Долины, тем больше была бы вероятность того, что ее не найдут никогда. И возможность того, что она когда-либо попадет домой, могла растаять без следа.

«Перестань!» — скомандовала она себе. Где-то глубоко внутри она сознавала, что не должна лишать себя надежды, не должна сдаваться Карлу и его безумной «любви». Однако поддерживать в себе оптимизм ей становилось все труднее и труднее.

Эти два дня показались ей двумя годами, и Элизабет ощущала, что они невероятно изменили ее. Ей приходилось иметь дело с такими вещами, встреча с которыми ей никогда и не снилась — с тем, например, что все ее движения были ограничены, что она была лишена возможности общения с прочими людьми, исключая самого Карла.

Были во всем этом и настолько существенные для ее повседневной жизни вещи, что Элизабет никогда и не думала, что может оказаться лишенной их. Вещи простейшие, вроде того, чтобы иметь возможность почесать себе спину или прилечь, когда устала, или отправиться в ванную, когда бы ей это ни заблагорассудилось... Прошло уже два дня с тех пор, как она принимала душ и чистила зубы. Теперь это было недоступно, и от мысли о том, что для нее это будет делать Карл, в животе у Элизабет так и забурлило от отвращения. Нет-нет, об этом и речи быть не могло! И если ей когда-нибудь суждено выбраться отсюда, то первое же, что она хотела бы сделать, — это провести часиков пять в своей ванне.

А еще она сильно тосковала по звукам — нет, не просто по человеческим голосам, а по тем повседневным шумам, которые обозначали бы, что она по-прежнему является частью мироздания. Хотя по ночам и доносились случайные приглушенные звуки с относительно отдаленного расстояния, в дневное время все было тихо, словно целый мир куда-то упаковали и увезли с глаз долой. Не было ни дребезжания труб отопления, ни тиканья часов, ни капания воды из кранов... А помимо всего этого Элизабет приходилось иметь дело с продолжительными приступами холода и голода.

Остальной мир уже начинал ощущаться ею как своего рода воспоминание. Впечатление было таким, словно все, что происходило с ней до этого похищения, было с каким-то другим человеком, в другой жизни.

Чтобы побороть это ощущение, Элизабет усилием воли заставляла себя вызывать воспоминания о своих друзьях, о семье... Она понимала, что для нее было жизненно важно продолжать вспоминать, что в этом, быть может, был единственный способ сохранить контроль над собой. В особенности же она наполняла свои мысли воспоминаниями о Джессике и себе самой, начиная от их первого дня в детском саду и кончая их самым последним приключением с Джереми Фрэнком. Они прошли вместе через столь многое, что Элизабет казалось: она смогла бы пережить это страшное испытание, думая обо всех этих случаях в их жизни.

Позволив себе вволю погрузиться в эти воспоминания, Элизабет даже захихикала, вспомнив об одном конкретном случае. Он был связан с ярко-желтым свитером с У-образным вырезом, который Джессика подарила Элизабет на ее тринадцатилетие. Элизабет считала, что свитер слишком уж ярок, но вскоре Джессика принялась одалживать его у сестры. А еще немного погодя Элизабет стало ясно, что Джессика купила этот свитер, намереваясь сама носить его.

Элизабет было тогда обидно, что Джессика не позаботилась подарить ей что-нибудь, чего хотелось бы ей, поэтому она нанесла ответный удар. Она «нечаянно» так выстирала этот свитер в стиральной машине, что он сел, а потом как пи в чем ни бывало положила его обратно в ящик комода. И когда в следующий раз Джессика попросила одолжить ей свитер, то была просто взбешена, увидев, во что он превратился. Она вернулась в комнату Элизабет с ближайшим «оружием», оказавшимся под рукой, — с подушкой, которой и залепила сестре по голове. Элизабет не замедлила дать отпор, и не успели они обе и глазом моргнуть, как оказались втянуты в самое продолжительное сражение на подушках на их памяти. К тому времени, когда девочки дружно воззвали к перемирию, обе они устали и, расхихикавшись, даже не смогли толком припомнить, с чего же это поначалу так взъярились друг на друга.

Когда это воспоминание поблекло, Элизабет вызвала в памяти новое, на этот раз о Тодде. А после этого — еще одно. Такого рода упражнения по самонаблюдению частенько помогали ей, когда она о чем-то писала. Но теперь она бережно лелеяла эти воспоминания, дорожа ими больше, чем когда-либо могла и представить. Теперь это было все, что у нее осталось.

14

Макс стоял в похожем на глубокую пещеру главном вестибюле единственной больницы Ласковой Долины. Он, Джессика и Тодд примчались туда в порыве эмоций и вопреки интересам дела, но теперь, когда Макс остался один, он знал, что ему делать дальше.