Будь моей мамой. Искалеченное детство - [49]

— Тебе нравится, Кэти? — гордо спросила Джоди.

— Да, очень. Замечательные рисунки! Расскажешь, что на них? Что ты нарисовала?

— Хорошо. Это дом.

— Очень мило. А это окошко, да?

— Да, окошко. А это машина. А это моя собака, тупая старая собака.

Я встрепенулась. На предварительном собеседовании говорили, что Джоди подожгла свою собаку, а заодно чуть не спалила весь дом. Именно после этого инцидента детей наконец забрали у родителей на патронат.

— Вот как. Расскажи мне подробнее про этот рисунок.

— Это Сэм. Наша собака. Он большой и коричневый. И всегда лает.

— А почему ты назвала его тупым?

— Не знаю, — в нетерпении ответила она.

— Ну расскажи мне. Не просто же так он тупой.

— Он страшный и обгоревший. Урод.

— О боже. Как же он обгорел? — спросила я, старательно изображая легкость в голосе. Мы стояли рядом, рассматривали рисунки, и нельзя было допустить, чтобы Джоди почувствовала давление. Она поболтала кисточкой в воде и провела ею по листу бумаги, кисточка была недостаточно чистой, и Джоди снова сполоснула ее.

— Не хочешь рассказать, как обгорел Сэм? Обещаю, я не буду сердиться.

— Это Джоди сделала, — пробурчала она. — Обернула его всего туалетной бумагой и взяла мамину зажигалку. Он прыгал, прыгал, гавкал, бегал, и все горело.

— Где были твои мама с папой, когда ты это сделала?

— У дяди Майка.

— Ты была одна?

— Нет. Бен и Чесси тоже были. — Сестру Джоди звали Челси, но у нее не получалось выговаривать это имя. — Я была за старшую.

— И что было потом?

— Я взяла Чесси и вывела их с Беном в сад, а эта тупая псина приперлась и стала валяться в грязи. Она была такая страшная с этой шерстью, и от нее воняло. И все время лаяла. Я потом пошла в коридор и набрала 999. Приехали пожарные и все потушили.

— Очень разумный поступок — вызвать пожарных. Ты спасла Челси и Бена.

— Ага. — Она взяла еще лист бумаги.

— Джоди, но почему ты сделала больно своей собаке?

— Она не моя. Папина. Я же говорила тебе.

— Понятно. И почему ты сделала больно папиной собаке?

Она сосредоточенно нахмурилась. Постепенно ее лицо окаменело, кисточку обхватил ее плотно стиснутый кулак.

— Ненавижу его. Всех ненавижу, я хотела все сжечь и убежать. Страшный дом… — Она стукнула по столу. — И хочу, чтобы папу посадили. Он такой ужасный, он сидел на моем лице. Его нужно посадить, убить его!

— Но при чем здесь собака, Джоди? Почему не поджечь шторы или диван, если ты хотела сжечь дом и убежать?

— Ты не понимаешь. Меня бы наказали, если бы я испортила диван.

Интересно, думала я, ставя перед ней печенье, она подожгла собаку с тем, чтобы наказать отца, причинив боль тому, кого он любит? Или, несмотря на свою задержку в развитии и сложности в обучении, Джоди придумала для себя план, как выбраться из этого дома? Но, не сделай она того, что сделала, она все еще была бы там, день за днем проходя через одни и те же жестокие издевательства.

В последующие дни Джоди необычайно отдалилась. Я возобновила свои усилия, пытаясь сделать ее членом семьи, но она особенно упиралась и вела себя так, словно ей никто не нужен и она желает только уединения. Я видела подобное поведение и раньше: отчужденность — не редкость среди таких детей, для них это единственный способ выживания. Но у Джоди все приобрело гипертрофированный характер. Любое выражение заботы, исходящее от нас, упиралось в несокрушимую стену или становилось причиной ее насмешек. Она не хотела ни общаться, ни участвовать ни в чем таком, что составляло часть жизни нашей семьи, и устанавливала барьеры, чтобы подчеркнуть свою отстраненность. Однажды мы с девочками решили отправиться по магазинам, но Джоди отказывалась идти вместе с нами. Она шла, то опережая нас на несколько шагов, то отставая, и не проронила ни единого слова. На следующий день я повела ее в кино на «Лило и Стич», а она демонстративно села через два кресла от меня. Только когда выключили свет, она пересела ближе, потому что боялась темноты. Прежде она никогда не была в кино, но, несмотря на это, не выказала ни восторга, ни удовольствия ни до, ни после сеанса. Вот насколько притупились ее чувства. Она была замурована в своем одиночестве, и я не имела понятия, как мне достучаться до нее.

Рождество оставалось моей единственной надеждой. Я верила, что праздник укрепит наши отношения. Что может больше связать семью, чем Рождество?

ГЛАВА 19 Папочкина девочка

Никола пришла на последний в этом году урок, а на следующий день начались каникулы и в школе у девочек, и в колледже у Эдриана. Неожиданно мы все впятером остались вместе на целый день. Впрочем, слово «вместе» несколько неточно, поскольку, даже находясь под одной крышей, мы не были рядом, и не только из-за Джоди. Пола, Люси и Эдриан большую часть времени провели, закрывшись в своих комнатах. А когда они все-таки спускались вниз, то натыкались на очередной пинок и тираду: «Чего тебе надо? Пошел отсюда! Теперь это мой дом!» — и все в таком духе. За время проживания с нами Джоди ее отношение к окружающим не изменилось в лучшую сторону. Против всякой логики, чем больше внимания я ей уделяла, тем ревнивее она воспринимала других.

Снова и снова я повторяла Джоди, что все мы одна семья, но она даже слушать об этом не хотела. Ей и не нужна была семья, ей нужна была я. Ее собственническое отношение ко мне только укрепилось за те недели, что мы провели вдвоем, и меня это не устраивало. Она требовала от меня постоянного внимания, и я видела, что она делает то, чего прежде не позволял себе ни один ребенок: она подрывает устои нашей семьи. В другой ситуации я бы решила эту проблему, отдалив девочку от себя на некоторую дистанцию, но сейчас это было невозможно, поскольку в жизни Джоди было слишком много сложностей.