Будь готов к неожиданному - [9]

— Извините, пожалуйста. — Дурацкая фраза вырвалась у меня прежде, чем я успел прикусить язык.

Цветков не спеша повернул голову и спросил:

— Это еще что?

Я глянул в угол на полированный ящик немецкого приемника и довольно угрюмо пробормотал:

— Предъявите свои документы на право пользования радиоприемником в военное время.

Цветков с полминуты поглядел на меня и спокойно сказал:

— Давно служишь?

— Что?..

— Служишь давно?

Мой голос звучал растерянно, его — пренебрежительно.

— Два месяца служу.

— В комендатуре?

— В комендатуре.

— Стариковская работа. Тебе-то что там делать, лейтенант? На фронт просись, ордена добывать.

Я опустил голову. Мы оба играли. Он — роль бывалого фронтовика, я — глуповатого, исполнительного по молодости лет службиста. Я видел его игру. Видел ли он мою?

Между тем Цветков достал бумажник. Раскрыл офицерское удостоверение капитана интендантской службы, я сличал карточку с оригиналом. Наконец-то я мог спокойно разглядеть лицо Цветкова.

Оно было худощавое, умное, с негустыми, четкого излома бровями. Волосы уже начали редеть: Цветкову было лет тридцать пять. Глядел он равнодушно и слегка пренебрежительно, не то на меня, не то сквозь меня.

— Ну, что, лейтенант? — сказал Цветков. — Изучил? Тогда поехали дальше. Вот справка госпиталя: по ранению я освобожден от службы на шесть месяцев. Впрочем, тебя, кажется, не это интересует... Вот, пожалуйста. Трофейный приемник подарен мне Военным Советом армии за выполнение спецзадания... Читай: «...с разрешением пользоваться в пределах фронта».

Я читал. Все верно. И справка госпиталя сфабрикована на таком же бланке, что и справка, украденная Духаренко, только срок отпуска вырос. И в других бумагах видна та же рука...

Да, что-то не похож Цветков на дезертира. Все продумано, обосновано. Все ловко, только вот почерк один и тот же...

Я не выхватил пистолет. Ведь тогда капитан, наверное, кинулся бы к своему. Нет, я не боялся: неожиданность была на моей стороне. Цветков имел бы один шанс из десяти. Но мне не хотелось давать ему и этот шанс. Недаром Прут как-то в сердцах сказал Клименко, что одну смелость нужно пускать в ход лишь в тех случаях, когда не хватает ума...

— Я, конечно, понимаю, — сказал я, туповато морща лоб. — Награда — это, так сказать, совершенно особый случай. Но тем не менее надо регистрировать. Если вы, так сказать, не возражаете, давайте пройдемте в сельсовет, оформим необходимые документы, чтобы я мог сам все дооформить и чтобы вас, так сказать, больше не беспокоить.

— Какой там сельсовет! — сказал Цветков. — Дрыхнут, небось.

Но тут женщина, до сих пор лежавшая молча, вмешалась:

— Да что ты, Коль! И вовсе Аким Федотыч не спит. Он всегда до свету встает. Прямо дома и застанете, чем после в сельсовет переть на край села!

Цветков взглянул на нее так же равнодушно и пренебрежительно, как прежде на меня, и усмехнулся:

— А что, лейтенант, и баба порой дело говорит. Бывает такое, а?

— Я считаю, гражданка рассуждает справедливо.

Я по-прежнему говорил тоном, каким, по-моему, стал бы говорить глуповатый молодой канцелярист.

— Ну, что ж, пошли...

Цветков обулся, надел гимнастерку и шинель. У двери я почтительно пропустил его вперед. Когда он вышел на крыльцо, я вынул пистолет и сказал негромко:

— А ну, руки вверх, быстро!

Цветков не обернулся, даже не вздрогнул. Но я чувствовал, как, напрягшись, сошлись в пружину все его мускулы. Он чуть-чуть повернул голову, и пружина не распрямилась: он увидел автомат Филенко.

— В чем дело, лейтенант? — спросил Цветков, не поднимая рук.

— Не валяйте дурака. А ну — руки!

Тогда он обернулся и, не спеша поднимая руки, сказал совершенно спокойно:

— А ты, оказывается, хитер, лейтенант.

Непредвиденная задержка

Понятые — бухгалтер и его жена — молча глядели, как я описывал документы Цветкова, покосились на его новенький «вальтер», который я нашел в ящике стола. Надежда о чем-то испуганно спросила его. Цветков усмехнулся и сказал:

— Собери-ка еды на дорогу. Поживей.

Когда мы вышли за село, он поинтересовался:

— Далеко ведете?

Я ответил:

— В штаб армии.

— Под расстрел, значит, — спокойно констатировал Цветков.

— Как решит трибунал.

— Решит, ясно, расстрел... Отыгрался... — И добавил без особого огорчения: — Что ж, не первый солдат из-за бабы под пулю идет. Любовь зла...

Но интонация, с которой он произнес эти слова, показалась мне в чем-то фальшивой.

День, как назло, был ясный, солнце припекало. Через каких-нибудь два часа дорога безнадежно раскисла. Мы шли медленно, при каждом шаге поднимая вместе с сапогом полпуда глины. Впереди я, потом Цветков, за ним Филенко. Через километра три сменились: впереди Филенко, за ним Цветков, за Цветковым я. Все трое в военной форме. Только у арестованного в петлицах нет знаков различия, да за плечами у него объемистый рюкзак.

Мы здорово намучились, пока дошли до станции. Зато дальше нам просто везло. Откуда-то к перрону подали почти пустой пассажирский состав. Я спросил дежурного, куда идет поезд. Оказалось, к фронту, нам по пути. Бывают чудеса на свете!

— Как в сказке, — сказал я.

— Як в мирное время, — согласился Филенко.

Мы заняли купе в плацкартном вагоне.