Бубенчик - [17]

– И ни с места…

Григене, заметив сбегающий с горки алый ручеек, взъярилась. Настоятель велел заколотить колодец, обещался поутру приехать, чтобы самому взглянуть, а этот недотепа, поди, уже все вычерпал, с грязью выскреб.

Въехали во двор – дом словно вымер. Даже детишки не выбежали навстречу. Каролина распрягла лошадь, заглянула в хлев, а там свиньи с голоду визжат, на загородки лезут, у буренки в кормушке пусто…

– Смотался, – сказала Каролина матери. – Не мог скотину накормить, бестолочь!

– Ты сходи погляди, не стащил ли чего…

Обмахнув веником снег с деревянных башмаков, женщины вошли в дом. Смотрят – мужики за столом лясы точат, дети по полу ползают и дух какой-то тяжелый… «Ах, значит, тот цыган – Вилимас со своим косолапым!»

– Каролина!.. – протянул гость, восхищенно уставившись на нее.

А другой знай посмеивается в углу, думая, что кинется жена к нему на шею, оправдываться начнет, чего ради ей тогда вздумалось плести про Вилимаса, что барином знатным он заделался…

– Вилимас! – воскликнула Лина охрипшим вдруг голосом. – Молодец, что заглянул. Медведя, правда, мог и в сарае оставить.

Мамаша зыркнула хмуро на остатки валериановой настойки в зеленой бутылке и обратилась к гостю:

– Поди, за зятем моим явился? Можешь забирать. Сам видишь, силком не держим.

– Мы вот тут сидим, хозяйку дожидаемся, жалованья… – пробормотал тот.

– Какого еще жалованья?!

– А того, что дружку моему за пять с половиной лет службы у вас причитается. Верно я говорю, косолапый?

Медвежонок при виде новых людей встал на задние лапы и, кивая головой, принялся выклянчивать угощение.

– Ишь чего надумал! – вскипела Григене. – Жену с детьми бросает, и еще жалованье ему подавай!

– Да не слушай ты их! – вмешалась Каролина. – Дай им на дорогу хлеба буханку да кусок сала, и пусть катятся. Шуты гороховые…

А день в разгаре зимы короток – с петушиный скок. Пока Григене хлеб принесла, пока выбирала шматок сала потоньше да пока Улис детей перецеловал, на дворе и стемнело. Каролина уговаривать было стала – может, останетесь, – но Улис забросил на спину котомку и упрямо тряхнул головой.

– Вернется, вернется… – прошипела старуха на ухо дочери. – Вот увидишь…

Выйдя во двор, Вилимас поглядел вокруг – снежок падает, а ноги так и гудят. Он и сказал другу:

– До Шяудкулиса, пожалуй, только и дотащимся, не дальше.

Улис смолчал.

– Я им скажу, – добавил Вилимас, – чтобы они к тебе сегодня с расспросами не лезли.

– Ладно, – буркнул тот, и друзья свернули к Шяудкулису проситься на ночлег.

Вилимас снова взял медвежонка на руки, потому что зверьку предстояло вечером людей потешать, на картофельные оладьи для всех троих зарабатывать.

Когда Улис ушел, в доме сразу же воцарилась такая тоска, что Каролина поневоле стала прислушиваться к тому, что говорил ей ворчун разум, усланный, словно старец, на печку.

«Дура ты, дура, что натворила! – наставлял он ее. – Был у тебя муж красивый да заботливый, троих детишек прижила, в избе новой греешься – чего еще не хватает? Уж не с жиру ли ты бесишься, Каролина? Человек и так ее ублажал, и этак, так нет же, точно овчина невыдубленная – коробится, трещит. Другой бы давно взял веревку да отделал тебя по первое число – небось как шелковая стала бы… Выбил бы всю дурь!.. Чего стоишь, будто в навозе увязла? Хватай полушубок да беги следом, может, догонишь, покуда следы не замело. Кинься Улису в ноги, прощение вымаливай».

Но все же взял верх еще один таинственный приживальщик, который жил внутри женщины. Имени своего он не называл, был не любитель долгих рассуждений и частенько одним махом разрушал созданное до этого умом. Это по его приказу Каролина бросилась в чулан, схватила два круга колбасы, голову сушеного сыра и новые шерстяные носки, завязав их в платок. И все это не Улису, а Вилимасу, которому, вдруг вспомнила она, задолжали за тот колодец. Отдаст она Вилимасу узелок, а сама, будто невзначай, перебросится словом-другим и с мужем. Будет ему народ смешить! Коли уж приспичило, пусть промочит глотку в шинке, да только утром чтоб дома был!

По свежим следам добежала Лина до Шяудкулисов. В окнах светился огонь: небось все на медведя дивятся или, разинув рты, Улисову брехню про жену да про тещу слушают, про то, как он из дома сбежал.

Нет, ноги ее там не будет, нечего ей при всех унижаться. Лучше она у хлева переждет – вдруг кого после хозяйкиной похлебки на двор потянет…

Покуда стояла, ждала, насквозь продрогла. Из летней кухни пахнуло свежим хлебом, и Каролина вошла туда. Положила на еще теплую печь свой узелок, обогрелась немного и решила все-таки пойти в дом. Мало ли что можно соврать Улису, лишь бы соизволил вернуться. Мартинас прихворнул или с матерью плохо…

Но едва она вошла и увидела всех за столом, как сказала другое: хлеб да соль, ей бы с Вилимасом потолковать. Пусть он выйдет с ней во двор на два слова. Сказала, повернулась и вышла, явно довольная собой, даже не глянув на Улиса, не поблагодарив хозяев за приглашение.

И только теперь ее бедняга разум догадался, что не за мужем она гналась, не из-за него весь вечер под хлевом дрогла. Сердце Каролины рвалось к Вилимасу, к Вилимасу, к Вилимасу!.. Прошлого, ясное дело, не воротишь, но пусть он знает, как томилась она по нему все эти годы! Правда, в мечтах он рисовался ей не совсем таким, но Каролина знала, чувствовала, что судьба их сведет! Она и сейчас чувствует: что-то должно случиться… Вот он распахивает дверь, вот идет сюда…