Бубба Хо-Теп - [9]

К своему удивлению, Элвис вдруг обнаружил, что приближается к существу, словно тележка оператора, что ныряет прямо в правую глазницу твари, которая быстро раздулась до масштабов широкого каньона с дном, скрытым во тьме.

И Элвис полетел ко дну, вращаясь и вращаясь, и из пустоты рванули навстречу пропахшие канифолью воспоминания о пирамидах и лодках на реке, жарких синих небесах, и большом серебристом автобусе, который тяжело хлестал черный ливень, трещащем мосту и волне темной воды и проблеске серебра. Потом настала тьма столь дьявольская, что ее даже сложно было назвать тьмой, и Элвис почувствовал грязь на языке и невыразимое ощущение клаустрофобии. И еще он чувствовал голод существа, голод, что пронзал, как раскаленные булавки, а потом…

…раздались хлопки, один за другим, и Элвис почувствовал, что вращается еще быстрей, уносится назад из глубокого каньона памяти пыльной головы, и что он снова стоит, опершись на ходунки, а мумия — ибо Элвис уже не отрицал, что это была именно она — повернула голову и начала двигаться, брести, плыть, запинаться, скользить вниз по коридору, ее ручные тени вокруг головы завопили ржавыми глотками. Хлоп! Хлоп! Хлоп!

Когда существо скрылось, Элвис заставил себя поднять ходунки и выйти в коридор. За ним выскользнул Джек, и они увидели, как мумия в ковбойском наряде направляется к черному ходу. Подойдя к закрытой двери, она наклонилась там, где дверь соприкасалась с косяком, и, дергаясь и корчась, протиснулась в невидимую щель. Тени последовали за ней, словно их засосало пылесосом.

Хлопки продолжались, и Элвис обернулся в их направлении, и там, в маске, с двойной усеянной пуговицами-кончо кобурой, затянутой у пояса, стоял Кемосабе с серебряными Фаннерами-50 в каждой руке. Он быстро отстреливал пистоны в сторону, куда удалилась мумия, красные кружочки пистонов с черными точками вылетали из барабанов в дыму.

— Засранец! — сказал Кемосабе. — Засранец!

А потом содрогнулся, уронил обе руки, выстрелил по разу в землю, застыл, рухнул.

Элвис понял, что тот умер от разрыва сердца еще до того, как коснулся черно-белого кафеля; погиб в пылу битвы, с нетронутой душой.

Свет в коридоре затрещал и вернулся к норме.

Тогда пришли администраторы, медсестры и медбратья. Перекатили Кемосабе на спину и надавили ладонями на грудь, но он уже не задышал. Больше никакого «Но, Сильвер». Они повздыхали над ним и пощелкали языками, и наконец медбрат поднял с Кемосабе маску, стянул с головы и уронил на пол, небрежно, без всякого уважения открыв его личность.

Им оказался какой-то незнакомый старик.

И снова Элвиса отругали, и на сей раз еще спрашивали, как и Джека, что случилось с Кемосабе, но они не сказали правды. А кто поверит парочке чокнутых? Элвис и Джек Кеннеди рассказывают, что Кемосабе расстреливал мумию в ковбойском прикиде, Буббу Хо-Тепа со стаей теней, вьющихся над стетсоном?

Так что они соврали.

— Он пришел, стреляя на ходу, и потом упал, — сказал Элвис, и Джек присоединился к этой истории, и когда Кемосабе унесли, Элвис, с трудом, держась за ходунки, опустился на колени, поднял сброшенную маску и забрал с собой. Он хотел унести и пистолеты, но медбрат взял их для своего четырехлетнего сынишки.

Позже он с Джеком узнал из слухов, что сосед Кемосабе, восьмидесятилетний старик, лежавший в полукоматозном состоянии несколько лет, был найден мертвым на полу их комнаты. Пришли к выводу, что Кемосабе в забытьи стащил его с койки на пол и восьмидесятилетний откинулся во время падения. Что до Кемосабе, то решили, что он свихнулся, когда понял, что натворил, и убрел стрелять в коридор, где у него и случился сердечный приступ.

Элвис же знал правду. Пришла мумия, и Кемосабе хотел защитить своего соседа единственным способом, какой знал. Но вместо серебряных пуль его пистолеты дымили серой. Элвис почувствовал прилив гордости за старого пердуна.

Позже они встретились с Джеком, обсудили то, что видели, и больше им сказать друг другу было нечего.

Ночь прошла и встало солнце, и Элвис, не сомкнувший глаз, поднялся, натянул штаны и рубашку цвета хаки и вышел с ходунками на улицу. Он уже тысячу лет не бывал на улице, и там было так странно — солнечный свет и аромат цветов и техасское небо так высоко и облака такие белые.

Было трудно поверить, что он провел столько времени в койке. Даже с ходунками он за последние дни укрепил мускулы ног так, что ему казалось, что ходить стало легче.

Миловидная медсестра с сиськами-грейпфрутами вышла и сказала:

— Мистер Пресли, вы выглядите куда здоровее. Но не оставайтесь на улице надолго. Скоро тихий час, и нам надо, ну знаете…

— Отвали, снисходительная сучка, — ответил Элвис. — Я уже устал от твоей херни. Сам себе трансмиссию смажу. А если опять будешь разговаривать со мной, как с малым дитем, я эти ходунки тебе об башку сломаю.

Миловидная медсестра потеряла дар речи, потом тихо ушла.

Элвис ковылял по круговой подъездной дорожке, что окружала дом. Полчаса спустя он добрался до заднего фасада и двери, через которую ушла мумия. Дверь еще была заперта, и он встал и с удивлением на нее осмотрел. Как это у мумии получилось проскользнуть в почти неразличимую щель между дверью и косяком?