БСФ. Том 19. Нефантасты в фантастике - [110]

Мучительная для м-ра Мак-Кинли пауза.

Священник. Что или? Уточните свои обстоятельства, сын мой, чтобы мне скорее найти вас в ваших потемках.

Диктор. Он стесняется, ваша милость… брякнуть боится что-нибудь неподходящее в таком строгом месте.

Священник. Ничего, откройтесь… Дайте свету войти в вашу душу!

Мак-Кинли (впервые так волнуясь на протяжении фильма). Ладно, вот… Я солдат, прошел сквозь огонь, кровь, любое дерьмо. И я, заметьте, смирный солдат, за мной не числится особых подвигов, но у меня главная медаль… я бы сказал, за кроткое поведение. Я всегда считал, так меня учили: значит, богу нравится, чтобы каждый из-за дерева подстерегал ближнего с дубиной… Но я полагал, что в грозную, последнюю минуту он пощадит детей. Нехорошо, святой отец, что малышам так часто приходится оплачивать зверство старших. И хотя уж давно стало очевидно, куда покатился мир, но я все твердил себе: «Рано, рано, погоди…» Все путался: становится душа злою лишь по совершении зла или от одной мысли о злодействе? И вот я пришел спросить: надо ли непременно ждать и позволить злу убить законное число детей, чтобы затем получить право обезвредить его?

Бесстрастное дотоле лицо священника оживает, зрачки его чернеют, властнее становятся руки, привычные к наслаждению — усмирять разбушевавшиеся стихии…

Священник. Вы имеете в виду зло, происходящее от частных лиц, финансовых корпораций или всей нашей… нередко порицаемой социальной системы в целом, сын мой? О каких именно правах думаете вы?.. и о каких способах предварительного пресечения подразумеваемого зла? (Указав взглядом на Мадонну.) Не будем омрачать святую тишину и пречистый лик произнесением слова, обозначающего кровавое и неправомерное насилие меньшинства. И возьмете ли вы на себя ответственность, даже в ваших нынешних сумерках, безошибочно отличить ложь от истины? И не легче ли для вас доверить суд и возмездие в этом вопросе богу своему и государству?.. Почему вы замолкли?

Диктор (несколько солдатским тоном виноватого смущения). Он думает сейчас, ваше преосвященство, что нынешнее государство соблюдает не мораль, а лишь бухгалтерский расчет да полицейский порядок…

Мак-Кинли (неожиданно страстно). И вообще оно вмешивается лишь по совершении зла. Значит, добро должно слышать детский крик, призыв на помощь — и ждать, терпеливо ждать за дверью, пока не созреет зло?

Священник. Да… иначе ваше добро становится злодеянием! Во всяком случае, кто смеет различать их назначение и присвоить себе высшее знание, которое в полном объеме принадлежит лишь единому существу во вселенной?

Мак-Кинли (раздумчиво подняв на него глаза). Вы полагаете, по крайней мере, он получает наши земные газеты?.. Вот бы узнать, что он думает, к примеру, о водородной бомбе!..

Долгая пауза. Священник стоит с закрытыми глазами.

Священник (холодно и строго). Это вечный наш искуситель мучает вас на сон грядущий. Придите со своим бременем завтра, при солнце: уж ночь…

Мак-Кинли. Э, дорогой отец, завтра у меня хлопотливый день, будет некогда и, может быть, уже бесполезно. (Поднимаясь.) Но, впрочем, мне пора, и вы достаточно убедили меня, святой отец.

Лишь по его уходе священник бросается вслед.

Священник. Остановитесь там, человек, не бегите!.. В чем, в чем я убедил вас?

Священник выбегает на паперть. Мокрый после недавнего дождя, теперь совсем уже осенний ветер тотчас обминает рясу на его длинном сухощавом теле. Поздно, никого нет… Только сверкающую от дальнего фонаря световую дорожку на сырой брусчатой мостовой пересекает все та же, что трижды попадалась м-ру Мак-Кинли, разряженная, с вихляющими бедрами блудница. Все мокро кругом, все шевелится от пронзительного ветра, кроме нее одной. Что-то бесконечно древнее в финикийском разрезе ее глаз, изобилии перстней на пальцах, в громоздкости головного убора. Торжествуя и косясь на священника, прищемив локтем приподнятые, как бы вспенившиеся юбки, она прикрепляет к подвязке высокий, под самое бедро, сквозной чулок.

Священник. Повелеваю тебе, вечный враг, верни мне немедля эту заблудшую душу!

Он, как в заклятии, простирает вперед свою властную руку. Девица медлит с ответом, усмехаясь в знак очевидного равенства.

Дьявол. О, как ты надоел мне, святой отец! Я же и без того уступил тебе очередь… Так чего ж ты чикаешься с ним целый вечер? — раздраженно произносит он сиплым мужским голосом и исчезает с небольшим, допустимым в двадцатом веке дымком.

Отсюда м-р Мак-Кинли уже без задержек направляется к месту заключительного действия, не размахивая руками на ходу вследствие спрятанного под мышкой постороннего режущего предмета. Он даже слегка наклоняется на виражах, его точно несет туда адская воля. Впрочем, временами наш нерешительный убийца останавливается, чтобы прислушаться к шагам ночного полисмена или перезвону башенных курантов. Должен быть налицо весь положенный для подобных происшествий старинный романтический ритуал.

Добродушный, под хмельком, верзила осведомляется у м-ра Мак-Кинли, какая это улица, и вдруг, наполовину отрезвев, шарахается назад от его блуждающего взора. Мало ли на что наткнешься ночью и спьяну в богатом и грешном современном городе!