Бруски. Книга IV - [27]

— Чудачок, — ответил ему Богданов. — Во-первых, фрезерный способ добычи торфа (он свой способ почему-то называл «фрезерным») дешевле, во-вторых, доступней, в-третьих…

Богданов очень долго рассказывал о выгоде фрезерного способа добычи торфа, но он упустил одну, совсем немаловажную деталь: торф-крошка, добытый новым способом, сложенный в бунты, почему-то «самопроизвольно» загорался. Почему — об этом никто не знал.

На участке Наташи Прониной фрезерный способ добычи торфа только еще вводился, главная же добыча этим способом велась на четвертом участке. Но и здесь, на втором участке, в каждом бунту торчал термометр, а на некоторых бунтах трепались красные флажки, что значило — бунты эти находятся в процессе самовозгорания.

«Вот отчего и пожар: бунты загорелись», — решил Кирилл и пошел навстречу Наташе Прониной.

Увидав Кирилла, Наташа, быстро вытирая перепачканные торфом руки, легкая, подвижная, вся улыбаясь, кинулась было к нему — и спохватилась: очевидно, вспомнив, что она начальник участка. И удержалась от вскрика. Спокойно, даже с некоторым пренебрежением, подчеркнуто холодно, так, как принято в комсомолии, «без подхалимства», она пожала своей маленькой, но жесткой рукой руку Кирилла, чуть склонив набок голову:

— Здравствуйте, — и, несмотря на то что ей тут же снова захотелось с ним говорить с девичьими вскриками, с искренним задором и невольным кокетством, она все-таки сдержалась, напуская на себя грубоватость. Но глаза у нее горели, глаза говорили совсем другое, и Кирилл это видел.

— Наташа, — сказал он, видя ее колебание, желание держать себя по-другому. — Наташа, скажи, у тебя на участке ни разу не загорался торф в бунтах?

— Да нет, однажды загорелся, но мы быстро пролопатили его… Не понимаете? Разбросали лопатами и потушили. А что?

— Ну, а если бы вы прозевали?

— Тогда загорелся бы, — вдруг не выдержав, засмеялась Наташа, глядя своими синими лучистыми глазами в лицо Кириллу, подергивая и шевеля верхней губой.

— Ну, вот и хорошо, — сказал Кирилл, отвечая не на ее слова, а одобряя ее перемену. — Вот и хорошо, — еще раз повторил он и мельком окинул взглядом всю тонкую, перетянутую фигуру Наташи, подмечая, как под синей юбкой у нее выделяется живот. Живот еще совсем небольшой, но он уже пошел в бока, и сама Наташа уже не так шустра и юрка, как была раньше. Вот она, вместо того чтобы перепрыгнуть через канаву, осторожно перешагнула ее.

Кирилл знал об отношениях Павла Якунина и Наташи и всегда оберегал эту пару, выдвигал ее по работе, а совсем недавно подумал и о том, что им непременно надо дать квартиру в новом каменном доме, только не знал, как все это сделать: боялся оскорбить их. Но теперь, небольно перенося свою сегодняшнюю радость на Наташу и Павла Якунина, он осторожно заговорил:

— Павлу квартиру новую даем, Наташа.

К удивлению Кирилла, Наташа вовсе не вспыхнула и не застеснялась, как он ожидал, а подняла глаза на Кирилла, часто мигая, словно смывая с глаз пелену, проговорила:

— Ну-у! Это хорошо… очень.

— Вам ведь, пожалуй, квартира нужна не в две, а в три комнаты?

— Да! Видишь ли… — Наташа невольно оправила юбку на животе и растерянно повесила руки.

— Хорошо, Наташа, хорошо. — И, обняв ее за плечи, он привлек ее к себе и, сам не зная как, поцеловал в лоб. — Ты это береги, Наташа. Это самое большое и радостное. Не удивляйся, — проговорил он, заметя ее удивленные глаза. — У меня сегодня Стешка сына родила. Понимаешь?

— Батюшки… какой ты хороший, Кирилл! — благодарная Кириллу за то, что он увидел в ней мать, пролепетала Наташа и, вся вспыхнув, чуть отошла от него, добавила: — Ты знаешь ли? Мы ведь все тебя очень любим и называем не Ждаркиным, а Кириллом. И иногда вот хочется пойти к тебе и рассказать тебе многое-многое… Мы вот, девушки, соберемся, говорим, говорим, говорим о своих делах и все хотим пойти к тебе и рассказать. Вот недавно…

Не успела Наташа рассказать о том, что было недавно, как со стороны четвертого участка появилась группа торфяников и торфушек. Они неслись, Как несутся иногда перед прожекторами автомобиля косяки зайцев, оглядываясь назад, ослепленные и безумные. Люди неслись и почему-то кричали одно и то же слово:

— Оман! Оман! Оман!

«Почему обман? Что за обман?» — подумал Кирилл и пошел навстречу бегущим людям.

Пожар начался поздно ночью, когда торфушки гурьбой отправились в общежития, помылись, почистились, поужинали и завалились на покой. Все они были в том же настроении, что и их начальник — бывший председатель сельсовета Федунов из Широкого Буерака: на четвертом участке досрочно заканчивался план добычи торфа, осталось еще два-три дня — и программа будет перевыполнена, и тогда всех работников четвертого участка начнут чествовать, одарять премиями. Вот почему сегодня торфушки шли с торфоразработок особенно веселые, напевая песни, те самые песни, которые они всегда певали у себя в деревеньках, на посиделках, у завалинок. Распевая песни, торфушки мечтали и о том, как они через несколько дней распрощаются с торфом, отправятся к себе в деревеньки, как встретятся там с родными, со знакомыми и главным образом с милками. Иные из них давно уже собрались: попрятали в сундучки разноцветные полушалки, серьги, бусы и шелковые чулки, приобретенные тут в кооперативе. Да, шелковые. Сейчас — в лаптях, сейчас большинство — босые: зачем на болоте надевать шагреневые гамаши и шелковые чулки? Сойдет и так. В деревню заявятся, там наденут и гамаши и шелковые чулки. Дивись, народ! А хочешь такие же чулки — иди работай на карьере. Мужчины же к отправке домой готовились по-своему: они рубили в лесу слеги, оглобли, топорища, оси для рыдванов. Они почти все пришли сюда из степей, из безлесья, и уж так испокон велось: раз идешь с разработок, прихвати с собой слегу, оглоблю, топорище, ось и обязательно грабли.