Брожение - [87]

— Простите меня, это моя вина! Зачем только я согласился, ведь я же знал этого дьявола, он способен погубить любого ради своей прихоти. Право же, я не думал, что застану вас в живых.

— Ничего особенного со мной не случилось. Обычный обморок от избытка сильных ощущений, — сказала с улыбкой Янка и, закрыв глаза, откинулась назад, на подушки: ей казалось, она все еще едет.

— Нет, клянусь богом, я ему этого не прощу! — крикнул Анджей.

— Напротив, я вас очень прошу забыть об этом. Я сама виновата, мне этого хотелось. Пан Витовский уже уехал?

— Он, наверно, уже дома.

— Со мной это впервые. Я вдруг почувствовала необыкновенную слабость, все закружилось вокруг. Помню только, как я упала, и больше ничего не помню. Возможно, именно так умирает человек.

— Не надо говорить о смерти.

— Вы боитесь ее?

— Откровенно говоря, я стараюсь не думать о ней. При одной лишь мысли об этом меня охватывает ужас. Да, я боюсь смерти, боюсь.

Они беседовали еще несколько минут, затем Анджей уехал, а Янка, не в силах заснуть, думала о Витовском. То глаза его выглянут из снежных искрящихся далей, загораясь мрачным огнем, то его четкий профиль возникнет перед ней, то она так явственно услышит его бронзовый голос, что ее охватывала дрожь, и незнакомое теплое чувство разливалось по телу. Витовский встревожил ее воображение. Она думала о нем так долго, что даже удивилась этому. И хотя Янка решила не думать больше о нем, ей хотелось узнать о нем подробнее — так разжег он ее любопытство.

На другой день, желая узнать о здоровье Янки, Анджей приехал раньше обычного. Она решила расспросить Анджея о своем новом знакомом, но, взглянув в его простодушные, полные любви глаза, раздумала. Перед ней неожиданно возник образ Витовского, и она стала сравнивать.

— Может быть, и сегодня вы хотели бы немного покататься? — предложил Анджей.

— Благодарю, мне надолго хватит вчерашних впечатлений.

Разговор не клеился. Анджей глядел на нее влюбленными глазами. Это смущало Янку. Его чуть хриплый от простуды голос раздражал ее, и вообще ей сегодня было не до него. Поэтому, когда он простился и уехал, она облегченно вздохнула и вернулась к швеям, которые заканчивали уже приданое. Мартина очень торопилась: ее ждали лошади из усадьбы, куда ей пора было уже отправляться.

— Меня ждут господа Боженские, из магнатского рода. Их старшая дочь, панна Цецилия, выходит замуж за некоего Вишневского, доктора из Варшавы. Мезальянс, но, кажется, они любят друг друга, — Мартина иронически скривила губы. — Ну, как вам понравился ваш будущий дом? — продолжала она и, чтобы скрыть насмешливую улыбку, нагнула голову к блюдечку с вареньем, накалывая иглой вишни.

— Он мне очень понравился, мебель подобрана с большим вкусом.

«По-хамски», — подумала Мартина, и ее выцветшие глаза вспыхнули презрением.

— Года два тому назад в Литве я шила приданое у господ К., магнатского рода. Их единственная дочь выходила замуж за пана Влодека — весьма представительный мужчина. За неделю до свадьбы они решили покататься на санях. Невеста простудилась и заболела. Правда, не умерла, но свадьба расстроилась. Родители увидели в этом дурной знак.

— Что вы этим хотите сказать? — спросила Янка, быстро обернувшись к ней.

— Ничего. Просто подумала о вашем обмороке, и мне вспомнилась эта история. Иногда обстоятельства так складываются, что даже удивляешься, как происходят подобные поразительные вещи. — Ее голос звучал так зловеще, что Янка разволновалась и ушла в свою комнату. Вскоре Орловский позвал ее в гостиную и стал расспрашивать о ее здоровье и поездке в Кроснову.

Янка стала подробно рассказывать ему все, но он, казалось, не слушал и тупым, усталым взглядом смотрел в окно, по привычке покусывая бороду, а когда она кончила, спокойно спросил:

— Так что же там, в Кроснове? Дом красивый? Хорошо ли тебя приняли?

— Но я только что тебе обо всем рассказала, разве ты не слышал? Что с тобой, отец?

— Ничего, ничего; конечно, я слышал: ковры, бронза, севрский фарфор, дубовый буфет — я все слышал. Значит, ты выходишь за Анджея? — спросил он с такой странной интонацией в голосе и так угрюмо посмотрел на нее, что она вздрогнула.

— Почему ты, отец, так странно меня об этом спрашиваешь? — с испугом вскрикнула Янка и потянулась к нему, чтобы взять его за руки.

— Нет, нет, — поспешно отодвинулся Орловский, — видишь ли, мне показалось, что ты передумала, что… что… — Он понизил голос, потом вдруг встал и ушел в свою комнату.

«Он болен!» — мелькнула у нее мысль, и она пошла за ним вслед.

Орловский замер у письменного стола, устремив глаза на стену. Встревоженная Янка удалилась, стараясь понять его состояние. Только вечером она немного успокоилась, когда они сели пить чай одни, — обе швеи уже уехали. Орловский был в своем обычном настроении. Лишь в глазах его она заметила едва уловимый оттенок то ли изумления, то ли страха, да уходя спать раньше обычного, он не поцеловал ее.

Янка чувствовала, что он чем-то серьезно озабочен; скорее всего это были неприятности по службе, и, желая узнать о том, что произошло, она отправилась к Залеским. Те были дома. Залеская играла, муж разучивал какую-то арию, — теперь его голос слышался на станции в течение всего дня. Янка села молча, желая дождаться, когда тот кончит. Геня стоял в позе героического тенора: выпятив грудь, прижав руку к сердцу, он пел, надрываясь, то и дело бросая убийственные взгляды на жену. Залеская, волнуясь, потная от напряжения, подпевала ему и время от времени отбивала такт ногой.