Брожение - [60]

На другой день Янка почувствовала себя бодрее: погода была хорошая, дождь перестал, светило солнце.

Орловский с трудом сполз с кровати, отправился в канцелярию, и тотчас Янка услыхала на перроне его голос. Он накричал на мужиков, возивших камень для Сверкоского, поссорился с Карасем, который невозмутимо сидел на тендере, посвистывая и болтая ногами. Он с кулаками набросился на стрелочника за его беспечность. Стрелочник, вытянувшись в струнку и взяв под козырек, попробовал оправдаться, но Орловский ударил его по лицу и помчался на другой конец станции. Он не пришел даже к обеду, велев принести себе еду вниз, в канцелярию, где он заперся и настрочил на всех кучу рапортов.

К вечеру, когда земля обсохла, Янка пошла в лес. Погода была теплая и тихая. Лес стоял неподвижно, обвеваемый чистым голубоватым воздухом. Только над болотом низко повисли мутные испарения. По мере того как Янка углублялась в чащу, ее все больше охватывала успокоительная тишина. Она шла дальше и дальше, не замечая, куда идет, ничего не видя. Она подошла к старым торфяным разработкам; земля, прогибалась под ногами, глухо гудела. Лунки черной воды, похожие на плиты полированного базальта, покрытого ржавой плесенью, сверкали среди бурых ям, окруженных желтыми, умирающими елями и сухими кистями папоротника, которые в отчаянии цеплялись за старые, истлевшие пни, высасывая из них последние соки.

Янка слонялась по лесу без цели, присаживалась на кочки размытого дождем торфа, засматривалась в прозрачную даль: на плоские холмы, уходящие волнообразной, серой полосой к горизонту, куда медленно сползало огромное багровое солнце; на бурые засохшие луга, по которым, словно змеи, скользили медные лучи; на заполненные водой ямы, посвечивающие, точно воспаленные глаза; на тонкие струйки дыма, который обволакивал кусты; на лес по другую сторону железнодорожного полотна, чернеющий скелетами обнаженных ольх, над которыми большой стаей кружилось и кричало воронье.

Янка будто со стороны смотрела на все и чувствовала горечь одиночества; вокруг нее был мир враждебный, злой и могучий; тысячи невидимых нитей связывали всех между собой и опутывали ее так, что она не могла освободиться. Она уже один раз вырвалась на свободу, опрокинула преграды, но напрасно, потому что снова она почувствовала ярмо зависимости от всего и почти знала уже, что жить иначе нельзя. Янка вздрогнула.

На болоте косили желтый тростник. До нее долетал скрежет отбиваемых кос. Этот скрежет обдал ее холодом, и в душе все смешалось; какая-то непонятная тревога сжала сердце.

Янка снова вернулась в лес и пошла, ударяя палкой по истлевшим пням, сбивая ногой мухоморы с красными шляпками. Под ногами шелестели сухие листья.

Лес умирал: желтые, как воск, березы роняли последние листья, которые, словно крупные слезы, скатывались вниз, повисали на темно-зеленых елях, алых буках и падали на серую землю, изуродованную осенью. Стволы сосен сверкали, как раскаленный на солнце янтарь. Меж деревьев просачивались солнечные лучи, окрашивая кровавым отблеском засыпающий в тишине лес.

Птицы не пели, не жужжали мухи, не благоухали цветы, не источали запаха молодые побеги деревьев, не шумела юная жизнь — все постепенно погружалось в зимнюю спячку, тяжелую задумчивость и молчание. Стаи ворон, тихо шелестя крыльями, взлетали высоко и с пронзительным криком садились на обнаженные деревья, зловеще каркали и снова целой стаей взвивались вверх и кружились над лесом на такой высоте, что на фоне бледного неба казались клубком сажи. Иногда неизвестно откуда в лес врывался холодный ветер, ударял по верхушкам, наполнял лес шумом, шелестом, гулом и умолкал в глубине молодой рощи; лишь деревья-великаны качались медлительно и сонно да падали на землю листья и шишки. Всюду разливалась грусть, полная покоя, оцепенения, затихающих шорохов.

Янка села на древнем кургане, служившем когда-то, в прошлые века, защитой от нападения неизвестных теперь врагов; со всех сторон его окружали болота, наполовину уже высохшие, поросшие лесами, превратившиеся в торфяные залежи. Небольшой холм, похожий на развалившуюся копну сена, был словно облицован глыбами выветренного песчаника, сверкавшими своей белизной, как черепа чудовищ, разбросанные среди низкого можжевельника, выросшего у подножия кургана. Сухой, серый коровяк стоял неподвижно; только с земли смотрели глаза последних желтых цветочков. Заросший курган был полон печалью давно умершей жизни, похож на забытое кладбище. В деревнях ходили слухи, будто здесь появляются в лунные ночи призраки, а с правой стороны, где торчали большие, поросшие мохом гранитные глыбы, защищенные непроходимой чащей шиповника, дикой малины и ежевики, разверзается чрево кургана, и открывается пещера, где хранятся сокровища и скитаются души отверженных.

Янка прилегла на вершине, на больших белых камнях, лежавших среди сухой травы, словно могильные плиты. Позабыв обо всем на свете, Янка смотрела в небо.

Солнце заходило, низко над самой землей расстилался туман, а лес все горел в огне заката, облитый стынущей медью, полный оранжевых и пурпурно-фиолетовых отблесков. Далеко из-за холмов, где пряталось солнце, громадными снопами вырывалось пламя, словно с той стороны горела земля, алым заревом объяв полмира.