Броненосец - [27]

— Спасибо, — поблагодарил Лоример румынку, которая неожиданно плюхнула перед ним заказанный сэндвич. Она, как всегда, быстро удалилась, не проронив ни слова, только мотнув головой с иссиня-черными волосами.

Кафе «Матисс» было обязано своим названием репродукции одной-единственной картины художника — «Синей обнаженной» его позднего периода, висевшей на стене между женской и мужской уборными. Кухня здесь будто бы была итальянской, но в меню перечислялось множество типично английских блюд, вроде трески с картофельными чипсами, бараньих отбивных с жареной картошкой, яблочного пирога и заварного крема. По наблюдениям Лоримера, сейчас в этом заведении не работала ни одна итальянка, но, очевидно, именно итальянское влияние — возможно, чудом сохранившееся где-нибудь в полуподвальном помещении кухни, — благотворно сказывалось на превосходном качестве здешнего кофе. Он заказал еще капуччино и стал наблюдать за тем, как приходят и уходят посетители. В «Матиссе», кроме него, все поголовно курили — казалось, будто это непременное условие для всякого, сюда входящего. Официантки и прочий персонал курили в перерывах, а каждый посетитель, стар и млад, мужчины и женщины, усердно следовали их примеру, как будто нарочно использовали это место для того, чтобы накуриться всласть, а в остальное время не курили вовсе. Лоример огляделся вокруг, разглядывая персонажей, сидевших в разных уголках просторного и мрачноватого прямоугольного зала. Пара средних лет (стиль: восточноевропейские интеллектуалы), мужчина невероятно похож на Бертольта Брехта, оба в очках, оба в темных непромокаемых куртках на молнии. За другим столиком — четверо чахоточных хиппи: трое длинноволосых мужчин с жидкими бородками и девушка, явившаяся сама по себе, увешанная бусами, с татуировкой-цветком на горле. В одной из боковых кабинок сидела непременная парочка пропащих-заблудших — две девицы с белыми как мел лицами, одетые в черное, переговаривавшиеся яростным шепотом: слишком юные, в беде, лакомая добыча для сутенеров. А позади них курил крошечную трубку мужчина, смахивавший на члена Интернациональной бригады в годы гражданской войны в Испании, — со спутанными волосами, в огромных грязных башмаках, небритый, в рубашке без воротничка и мешковатом вельветовом костюме. У стойки курили и расплачивались две неестественно высокие девушки. Безгрудые, безбедрые, с лебедиными шеями и маленькими головками: модели, предположил Лоример. Должно быть, где-то поблизости модельное агентство — они вплывали и выплывали из «Матисса» целый день, эти долговязые странноватые барышни, не то чтобы красивые, а просто совершенно иначе сложенные, чем все остальные женщины в мире. Вдруг начинало казаться, что в продымленный зал «Матисса» проникает человеческая жизнь во всей ее пестроте; если долго здесь сидеть, то можно увидеть кого угодно — любой человеческий тип, любое порождение генофонда, бедняка и богача, сияющего счастьем и убитого горем. В этом и состояла, по мнению Лоримера, особенная изюминка данного заведения, его странная и стойкая притягательность. Ведь даже он сам, честно говоря, порой может стать объектом подобного праздного созерцания: а это что за тихий молодой человек в костюме в тонкую полоску? Кто он — журналист из популярного еженедельника? Адвокат? Дилер на рынке евробондов? — с его одеждой из химчистки и кипой свежей прессы.

* * *

— Может, выпьем чего-нибудь сегодня вечером? — предложил Торквил, приоткрыв дверь в кабинет Лоримера. Потом зашел внутрь с видом праздного гуляки, зачем-то дотронулся до рамы (Пауль Клее), оставив картину висеть чуть криво, потрогал листья цветов в горшках, побарабанил по плоской крышке ноутбука.

— Отличная мысль, — отозвался Лоример без особого энтузиазма.

— А где все? — спросил Торквил. — Не видел вас бог знает сколько. Ну и компания — кто в лес, кто по дрова.

— У нас каждый занят чем-то своим, — стал объяснять Лоример. — У всех разные дела. Димфна сейчас в Дубае, Шейн — в Эксетере, Иан — в Глазго…

— Сдается мне, нашей Димфне я совсем не нравлюсь, — вставил Торквил и ухмыльнулся. — Придется мне как-нибудь нести этот крест. А ты что делаешь?

— Да так, улаживаю кое-что, — ответил Лоример уклончиво: Хогг был категорически против того, чтобы подчиненные обсуждали между собой поручения.

— Мне тут Хогг дал закончить это дельце Дьюпри. Там, кажется, все ясно. Одна бумажная работа.

— Еще бы — теперь-то он мертв.

— Повесился, да?

— Такое случается. Люди думают, что их мир разрушен, — ну, и… — Он решил переменить тему. — Ну ладно, у меня скоро встреча с Хоггом. Так где встретимся?

— Давай в «Эль-Омбре-Гуапо»? Это на Кларкенуэлл-роуд, знаешь? В шесть?

— Хорошо, увидимся там.

— Не возражаешь, если я с собой кое-кого приведу?

* * *

Хогг — в шарфе и в пальто — стоял посреди оранжевого ковра.

— Я разве опоздал? — спросил Лоример озадаченно.

— Увидимся в Финсбери-Серкус, через десять минут. Я иду через черный ход. Подождешь пять минут, потом ступай через парадную дверь — и ни слова Хивер-Джейну.

Когда Лоример пришел в назначенное место, Хогг сидел на скамейке посреди овального скверика, возле лужайки для игры в шары. Выглядел он задумчивым — подбородок уперт в грудь, руки в карманах. Лоример сел рядом. Опрятный центральный парк окружали голые платаны, а театральным задником служили солидные, с пышным декором дома; кое-где в дверных проемах курили и дрожали от холода замерзшие рабочие. Старый добрый Сити, как говаривал Хогг, каким он был в дни величия, — за это он и любил Финсбери-Серкус.