Броненосец «Адмирал Ушаков» - [18]
Но его броненосцы шли и поворачивали так быстро, что пристреляться к ним было очень трудно, особенно из конца колонны. Хотя возможно и то, что именно в это время "Миказа" наиболее страдал от огня нашего "Осляби", шедшего головным левой колонны, и потому именно он и подвергся такому убийственному ответному расстрелу всех броненосцев. Серый боевой цвет японских кораблей, их труб и мачт до такой степени был мало приметен при царившей тогда туманности, что верное расстояние до них получить было почти невозможно.
Мы же, окрашенные точно для парадного смотра, с желтыми трубами, заключенными между черными бортами внизу и черными же козырьками сверху, по словам самих японцев, стали весьма удобной мишенью как для определения расстояний, так и для пристрелки. Но был момент, когда казалось, что главные силы Того разошлись с нашими, закрытыми мглою и дымом.
В виду того, что для башенных командиров очень трудно не ошибиться в назначенном противнике, я с согласия командира указал в башни как главную их цель шедшие концевыми в линии неприятельских броненосцев "Ниссин" и "Касуга". Их вид, совершенно отличный от прочих судов, давал возможность не терять их в прицеле, а то обстоятельство, что они, подобно ,г Ушакову", были концевыми, позволило нам производить свои выстрелы в верном направлении. Корректировать же падение снарядов по дальности не представляло никакой возможности.
Не перечисляя всех наших курсов и взаимных положений вражеских эскадр (а их за время боя было очень много, и очасто и быстро менялись), скажу лишь, что до 4 часов дня дела на "Ушакове" обстояли благополучно. Хотя мы до этого времени и не представляли еще собой специальной цели для меткого огня японцев, которые избивали наши корабли строго систематично, начиная с головного, но часто, особенно во время поворотов, мы попадали под их жестокий обстрел. Над головой проносилось и вокруг падало много снарядов, но нас они еще не задевали.
На одном из японских кораблей во время боя.
Замечательно характерен и своеобразен звук летящего снаряда. Тут слышится и свист, и какое-то шипение, напоминающее собой громыхание отдаленного поезда. Во всяком случае это звук необычный и, пока к нему не привыкнешь, очень неприятный. Про разрыв же снаряда над головой или поблизости около борта и говорить нечего-эффект получается потрясающий и ужасный.
Но вот после 4 часов, как раз в то время, когда мы проходили мимо подвергшегося расстрелу броненосца "Александр IIIй , в нас сразу попали один за другим два снаряда большого калибра. Одним из них пробило борт в носовой части броненосца, и все носовое отделение жилой палубы оказалось заполненным водой.
Через несколько минут другой снаряд ударил в борт против носовой башни, проник в кубрик и там своим разрывом вывел из строя 8 человек. Трое из них были страшно истерзаны и убиты на месте, четвертый чуть позже скончался, четверо же других оказались тяжело ранены. Эту пробоину, несмотря на значительные ее размеры, удалось заделать изнутри, заняться же исправлением обеих пробоин было нельзя, не прекращая стрельбы из носовой башни и не стопоря машин.
Спустившись после 5 часов вечера на несколько минут вниз, я прошел в кают-компанию, где на полу, прикрытые брезентом, лежали, вытянув окостеневшие ноги, четыре покойника, а раненые сидели и лежали на диванах. Тут же на носилках, весь залитый кровью, лежал смертельно раненный осколком в горло матрос, и с его тихими стонами сливалось какое-то глухое, страшное рокотание в перебитой гортани.
С непонятным теперь и возможным только среди боя и сопровождающей его атмосферы смерти спокойствием и с каким-то тупым равнодушием смотрел я на эти трупы, на стонущих, страдающих раненых, на куски мозга, прилипшие к изголовью носилок. Сознание того, что каждую минуту сам можешь превратиться в такую же кровавую массу, повергло в состояние отупения. Странным кажется теперь и то чувство спокойного равнодушия, которое испытывалось все время боя, в течение многих часов, проведенных на открытом мостике среди свиста и грохота снарядов.
Ощущение страха, которое случалось часто испытывать в жизни, здесь абсолютно не имело места, и лишь с течением времени все существо охватывалось сознанием сильнейшей физической усталости и апатии.
В боевой рубке за весь день мне ни разу не пришлось побывать, так как там находилось много народу, да кроме того, и управлять башнями из нее не было никакой возможности. Телефон не действовал с самого начала боя, говорить же под несмолкаемую канонаду выстрелов при помощи переговорных труб было бесполезно. Переходя же с одной стороны мостика на другую, мне было удобно следить за неприятелем и передавать распоряжения лично в носовую башню, а в кормовую через бывшего при мне ординарцем молодца-комендора Чернова. С большим уважением вспоминаю я сейчас о поведении этого человека во время боя. С полнейшим самообладанием и невозмутимостью бегал он, исполняя мои поручения по открытому мостику и спардеку, и не только ни малейшего страха не было заметно на его простенькой физиономии, но, напротив, он был весел и оживлен.
