Бронебойщик Рахманов - [2]

Немцы на рассвете открыли по хребту сильный артиллерийский и минометный огонь. Гребень, захваченный батальоном, господствовал, и немцы хотели его вернуть.

Рахманов понимал, что не по вершине же хребта бросится враг в контратаку. Лучше было действовать в обход по этим вот балочкам.

Он зорко следил за округой, за всем. По всей вершине хребта и на гребне с грохотом рвались мины, тяжелые снаряды, из-за поворота слышался гул моторов. Танки готовились к новому рывку…

Куда же пропал Халилов? Ему там с товарищами хорошо, а он, Рахманов, остался один. Один! Четыре патрона! За поворотом гудят моторы. Скорее бы шли танки, что ли! Страшнее всего вот так ждать.

С высоты донеслось перемежающееся, злое, со свистом гудение «мессершмиттов». Рахманов поднял голову. Голубое сияние на миг ослепило его. Он глубоко вздохнул. Когда успело подняться солнце? Лес за долиной полыхал червонным багрянцем. Над лесом плыло упругое облачко. Оно было изумительно белым. Сердце Рахманова сжалось по внезапной и острой тоске. На хребте, на гребнях гремели разрывы. В долине, за поворотом гудели моторы танков. А он сейчас видел родной кишлак у Шахризяба: аллеи тутовых деревьев вдоль говорливых арыков, кипенье спелых, полопавшихся коробочек пышного египетского хлопка — белоснежных, как вот это упругое облачко над лесом. Вот он, Ахмет Тахтамышевич Рахманов, двадцать одного года, возвратился домой из Шахризяба — под Старой Бухарой — с дипломом агронома. Сердце его переполнено радостью, гордостью. Родной дом. Высокие дувалы охраняют милый и чистый дворик. Вся семья в сборе. Визжит от радости сестренка. Мать украдкой смахивает счастливые слезы. Темно-бронзовое лицо отца сияет. Он сам привез сына из Шахризяба на колхозном грузовике. У реки, пока шофер доливал воды в кипевший радиатор, отец отвел его в сторонку. Сыну никогда не забыть торжественного и очень серьезного, почти грозного лица отца.

— Сын мой! Ахмет! В нашем роду ты первый агроном! Тебе далось это легко. Поехал, выучился, стал агрономом. Это не свалилось с неба, Ахмет! — голос отца неожиданно дрогнул: — Береги Советскую власть, Ахмет.

Рахманов громко шмыгнул носом, прогоняя внезапную слезу. В эту осень умер от простуды старый Тахтамыш, отец. И оба брата погибли на фронте. Как же там живут мать и маленькая сестренка? И в их дом ворвались горе и беда.

Сейчас перед ним горькой чередой промчались асфальтированные дороги, бесконечные обозы, разбитые повозки, жаркий солнечный день, вой немецких самолетов, взрывы, трупы — такие маленькие на сухой, выжженной земле… Там, под Тарнополем, Рахманов был ранен в плечо. Он быстро поправился, вернулся на передовые позиции. Осень была солнечная, теплая. Украинские дороги были забиты войсками, населением. Опять было отступление, бомбежки, грохот и смрад взрывов, трупы. Зловещими тучами, клубясь, вздымалась пыль. На окраине села, у белой хатки, осколками немецкого снаряда разорвало старуху и белокурую девочку с синей лентой в косичке.

Рахманов, худой, обугленный от жары и ненависти, первым бежал в контратаке на немцев. Он снова был ранен пулей из немецкого автомата. Это было под Полтавой.

…Над кромкой земли у поворота вдруг возникла башня с тупорылой пушкой.

— Опять идет! Опять! — уронили сухие губы Рахманова.

Эта новая угроза врага ему и всем его товарищам и все, что только что видел он памятью и пережил всем своим существом, — все это сошлось в душе его и вспыхнуло неукротимой, неистребимой ненавистью.

Рахманов мгновенно выстрелил в башню раз и другой. Танк остановился, весь выйдя на дорожку. На темно-серой броне вздрагивали косые огоньки — бил пулемет.

— Плохо попал! — со злобным отчаянием выкрикнул Рахманов, досылая предпоследний патрон.

Знобкие мурашки сыпанули по спине. Из-за поворота вышли и встали в линию с первым еще два танка. Над балочкой стремительно и визгливо поплыли зеленые и красные трассы пуль. Заклокотал глухой и злобный треск пулемета. Рахманов оглянулся. Халилова все не было. Все три танка вели огонь с места. Он выстрелил опять в первый танк. В лицо его больно ударила целая горсть земли. Вражеская очередь легла под ним, в самый край воронки.

Рахманов выскользнул из воронки и пополз, с усилием выбрасывая впереди себя ружье. Каким оно стало тяжелым и огромным, это ружье! У самого лба, обжигая кожу, просвистели пули. Он полз, задыхаясь, тяжело дыша. Тут и там вспыхивали с треском сухие кукурузные бодылья. Чуть приподнимая голову, он видел струйки огня на стеблях, синие пряди дыма. И все полз и полз подальше от дорожки, в чащобу кукурузы. Сзади взревели моторы, заскрежетало железо. Длинная, жаркая очередь срезала стебли перед ним, с силой простучала в землю. Рахманов ткнулся лицом и сразу представил себе надвигающуюся прямо на него громаду танка. Сейчас гусеницы раздавят его.

— Но и я влеплю! Последним патроном влеплю!

Он рывком встал на колени, крутнулся, перекидывая ружье. Танки, уже миновав его, поднимались балочкой в гору.

— Они во фланг батальону зайдут! — выдохнул Рахманов в тревоге. Он выстрелил с руки, едва прицелившись. Вскочил, побежал с ружьем по кукурузе, потом по терновнику. Полы его шинели клочьями повисали на колючих кустах.