Бродяга. Путь ветра - [58]

Тонкие пальцы впились в багровеющий знак меж ключиц.

— Мне надо снять его, Гленна. Надо…

И то ли странной клятвой, то ли заклинанием прозвучали слова, на мгновение затуманившие взгляд:

— Как приняла, так и отрекусь. Где согласилась, там и откажусь.

Большие глаза цвета морской волны стали на миг еще больше: Гленна поняла. Уложив малышку в колыбель, она подошла к ведунье и обняла ее, взъерошив густые черные волосы:

— Пусть будет так, как ты сказала, доченька. Только бы силы хватило…

* * *

— Я не могу войти туда, — ответил Собеседник, уловив незаданный вопрос Бродяги. — Пока не могу. Настанет время — я буду там, и со мной придут все, прошедшие Дорогу. Но тогда Внемирье перестанет быть внемирьем, и не так уж много останется от Мира этого, нынешнего. Будет новый.

Бродягу пробрала дрожь — вот так, в нескольких словах, он услышал краткое изложение Лэммир Таллари, книги Последних Видений.

— Сейчас не до книг, Ян, — тихо проговорил Аль — или его образ? — Если ты согласен, идти надо немедля. Только помни: пока ты мнишь себя моим орудием, моей рукой — войти не сможешь и ты. Только — сам. Своей волей.

Вопросов больше не было, и в ответах не было нужды.

Ян встал и на минуту закрыл глаза.

А открыв, сказал:

— Я готов идти. Ты покажешь дорогу?

— Иди, Ветер, — прозвучал ответ, и мир исчез после первого его шага.

* * *

Яну доводилось и прежде бывать вне пределов мира.

Впервые — у Врат, в месте, где нет ничего, кроме них самих, неутихающего ветра, вечно пурпурного неба и алого солнца, которое никак не может оторваться от горизонта…

Горизонта там, к слову, тоже нет.

Но Привратье — это еще не Внемирье.

Он выдавливал себя из Альверона в мир тонкий и туманный; в мир, где нет направлений и странно течет время, где сгинуть — просто, а выжить — трудно даже мастеру. Это уже больше походило на Внемирье — но все же было лишь самой его окраиной, на грани реального.

Он выпадал из мира, пересекая огромные пространства одним броском прыгающего камня — и между отскоками камня мира вокруг просто не было, и вот это напоминало Внемирье больше всего, потому что в небытии — его суть.

Здесь свет так и не стал светом, и тьма без него была не вполне тьмою; Внемирье вместило сущности, недослышавшие Слова Творения и не получившие бытия. Здесь же, если верить слухам, ютятся кошмары, страхи и мороки. Верить приходилось, потому что проверить не удалось бы все равно: как проверишь несуществующее?

Бродяга знал это — и школьным, выученным знанием, и взятым из чужого опыта ведением Обруча.

Но сейчас из всего разнообразия знаний важным было лишь одно.

Он знал, что темный престол Кай-Харуда тоже находится во Внемирье.

Шагнув сюда, он задохнулся пустотой — и желание жить вызвало из небытия воздух, тяжелый и затхлый, но пригодный для дыхания.

Он захотел видеть — но свет не озарил Внемирье; вместо этого тени обрели полупрозрачную, зыбкую четкость, ощутимую не взглядом. Глаза его, как оказалось, оставались крепко зажмуренными, но он и без них воспринимал рассеянные осколки мира — или миров? Никогда не обременявшие лона земли горы… Деревья с переплетением оголенных корней, никогда не знавшие влажного тепла почвы и света солнца… Озера, лишенные дна и берегов… Призрачные камни изменчивых форм и размеров… Все это зависло в застывшем не-пространстве и времени, которое не умело течь, заставляя остро почувствовать собственную неуместность в этом месте, местом на самом деле не бывшем. Открыв глаза, Бродяга не ощутил никакой перемены.

— Где престол? Где же этот … престол? — выдохнул он, так и не найдя достаточно скверного слова для трона Владыки небытия.

И осколки несбывшихся миров пришли в движение, оплывая по краям, сливаясь в гротескные подобия кресел, стульев, тронов — от крохотных до гигантских.

Нельзя думать вслух, — понял Ян, остановив мысль. Жадные до бытия шинду, бесплотные недо-сущности, готовы были стать чем угодно, лишь бы — стать. Зависшие вокруг престолы — особенно впечатлял один из них, с зеркалом застывшего озера вместо спинки и поручнями из деревьев небывалого охвата — лениво рассеялись. Но среди бесформенной податливости, годной лишь вечно тешить, никогда не утешая, раненую гордыню Кай-Харуда, он ощутил вдруг нечто неподатливое, настоящее, живое.

Мало того — родное.

И было: мысль Бродяги устремилась вперед, и чувства его объяли и то, что уже произошло у черного трона, и то, что делалось в тот миг безвременья… И, наверное, то, что еще только должно было случиться.

* * *

Он был красив — простой, человеческой красотой, без налета потустороннего. Шелковистые вьющиеся волосы волной спадали на плечи; глаза, с ласковым укором смотревшие на нее из-под густых ресниц, были в меру большими и в меру ясными, а подбородок — не слишком твердым и тяжелым. Все было чересчур гармонично и соразмерно. И именно по этому Мари могла бы догадаться: это лицо — ненастоящее. Могла бы — но ей и не пришлось: за тщательно вылепленными чертами она видела, ощущала знакомую безликость темного Владыки. И голос, которому были приданы и мягкость, и радушие, и даже тень ласки — голос все равно обжигал душу ледяным холодом.

— Ты стала дерзкой, беглянка, — произнес он, поднявшись ей навстречу.