Бриллиантовый крест медвежатника - [4]

– Я чего к тебе, Савелий Николаевич, пришел… Дело у меня до тебя есть, – начал Митрофан.

– Слушаю тебя, – уселся поудобнее в кресле Савелий.

– Я тут с человечком одним знакомство свел. Тот еще «карась». Ксива у него целиковая на иноземного гражданина Северо-Американских Штатов, – ухмыльнулся Митрофан. – Однако по-русски гутарит, как мы с тобой. В «Эрмитаже» познакомились, случайно как бы, но, думается мне, встреча нашенская была им нарочно подстроена, чтобы на тебя, значица, выйти.

– Чего ему надо? – коротко спросил Савелий.

– Он хочет корону императрицы Екатерины Великой, – после некоторого молчания ответил Митрофан. – Он и приехал специально за ней.

– Что? – вскинул брови Савелий.

– Корону императрицы Екатерины, – ухмыляясь, повторил бывший громила.

– Замечательное желание, – констатировал Савелий. – Но я-то тут при чем?

– А при том, что корона эта вот уже пять лет как лежит-полеживает в одном из личных сейфов управляющего Государственным банком в Казани.

– В Казани?

– Да. Так сказал американец. Ты слышал о краже чудотворной иконы, которую умыкнули в девятьсот четвертом году из Казанского монастыря?

– Да, помнится, читал в газетах что-то такое.

– Корона Екатерины была вделана в ризу этой иконы. Икона пропала, до сих пор ее ищут, а корону – нашли. Вернее, ее части, кроме одной. Вор разрезал корону на куски, чтобы потом продать ее частями. Но его быстро взяли и заперли в крытке. А корону починили…

– Отреставрировали, – поправил Митрофана Савелий.

– …отреставрировали и упрятали в банк до лучших времен, чтобы, когда икона найдется, все вернуть на прежнее место.

– Ты сказал, что какой-то одной части не хватает, – заметил Савелий. – Какой?

– Я этого не ведаю, Савелий Николаевич. Все знает этот американец. Я потому и пришел, чтобы предложить тебе это дело.

– Ты сказал американцу обо мне?

– Нет, что ты. Намекнул только, что знаю одного медвежатника, который мог бы потянуть подобное дельце.

– И что американец?

– Предложил мне организовать с тобой встречу в месте, которое ты выберешь сам, – как само собой разумеющееся, доложил Савелию Митрофан.

Вор в чине маза, лучший медвежатник Российской империи Савелий Николаевич Родионов, дворянский сын, надолго задумался. Намечающееся дельце, несомненно, было весьма интересным, такого ему давно не подворачивалось. Вскрыть сейф в губернском отделении Государственного банка – это вам, господа мазурики, не копейки в базарный день из карманов зевак тырить.

– Хорошо, я согласен, – кивнул наконец Савелий. – Зеленая беседка на Тверском бульваре против дома актрисы Ермоловой. Знаешь?

Митрофан молча наклонил голову.

– Ровно в полдень…

– Лады, – поднялся Митрофан.

* * *

Тверской бульвар был уже иным, чем, скажем, при прадеде Савелия, секунд-майоре Павле Петровиче Родионове, поселившемся в Москве после выхода в отставку. Не было липовых аллей – их вырубили на дрова французы еще осенью 1812 года; не было шелковичных деревьев, изничтоженных в одну ночь по приказанию генерал-губернатора графа Арсения Андреевича Закревского, узнавшего о недовольстве ими («не деревья, палки какие-то») императора Николая Павловича, коему злые языки припомнили сей случай с шелковичными деревьями, когда прилепилось к нему обидное прозвище Палкин. Вместо английских дорожек, аккуратно посыпанных некогда мелким гравием, стелились теперь под ногами гуляющей публики залитые асфальтом тротуары. Но, как и прежде, бульвар оставался излюбленным местом прогулок москвичей.

Самых разных людей можно было встретить на сем бульваре в погожий день!

Здесь выгуливали своих собачек дородные московские барыни из старых боярских родов; важно прохаживались, сверкая золотом эполет, генерал-адъютанты свиты Его Величества государя императора Николая Александровича и статские генералы в чинах действительных и просто тайных советников.

Здесь можно было повстречать какую-нибудь мировую знаменитость, которую вопреки ее воле и желанию притащили на Тверской бульвар, дабы показать всем, вот, дескать, какие мы – запросто гуляем и держим беседу с академиком (членом-корреспондентом) таким-то такой-то Академии наук.

Поэты и художники в беретах и касторовых шляпах, целыми днями высиживающие в кофейнях и кондитерских, выплескивались на бульвар шумными стайками, похожие на воробьев, собирающихся позавтракать конским навозом.

Древние старушенции, коим давно уже пора бы перестать коптить небо, с такими же, как они, дряхлыми компаньонками или мамками да няньками гусиным шагом дефилировали по бульвару, в упор лорнетируя прохожих и вслух возмущаясь вольными нравами нынешней молодежи.

А сколько здесь было франтов и франтих! По ним запросто можно было составлять каталоги новейших французских и италианских мод, а затем рассылать их по самым модным московским магазинам – Циммермана на Сретенке и Отто Краузе на Кузнецком мосту.

А сколько здесь завязывалось новых знакомств! Сколько плелось хитроумных интриг! Словом, настоящая московская жизнь кипела только здесь, на Тверском бульваре.

Когда Савелий подъехал на извозчике к дому Ермоловой, вознице едва удалось развернуться: все проезды по Тверскому бульвару и около были заставлены каретами, крытыми колясками и уже нередкими для Москвы «Бенцами» и «Роллс-Ройсами».