Бриллиант Фортуны - [22]

– И ничего подобного! Это его Эльстон поймал на плутовстве и даже велел нести канделябры, – возразила другая сплетница, мадам Парни.

(По старинному обычаю, канделябрами по физиономии били попавшихся на плутовстве шулеров.)

– А по-моему, игра тут ни при чем, – высказал свою точку зрения мсье Лаборд, который сладко проспал весь знаменательный вечер в гостиной. – Просто мсье Эльстон позволил себе неуместные слова о русском императоре.

– Нет, мсье Эльстон предложил тост за Бонапарта, а офицер обиделся, – уточнило еще одно информированное лицо.

– И вовсе неправда! Дело в том…

Наконец Варвара Федотовна Голикова, которую не меньше прочих интересовало, какой же предлог изобрел ее «племянник», чтобы вызвать на дуэль зарвавшегося авантюриста, догадалась навести справки у лакея четы Вадье, который в тот вечер зажигал свечи, и получила исчерпывающую информацию.

– Мсье Эльстон позволил себе компрометирующий намек на… на одну особу… И мой бедный племянник не смог этого вынести, – доложила она, всхлипывая и утирая платочком близко поставленные глазки цвета мышиной шкурки.

Княжна была слишком горда, чтобы спрашивать, на какую такую особу мог намекать мсье Эльстон. Она уже знала, что начало ссоре положила фраза «Кому везет в картах, тому не везет в любви». Стало быть, ее поклонник недвусмысленно давал понять, что именно ему, а не кому-нибудь другому, везет в любви. В первой половине XIX века это и впрямь было весьма оскорбительное заявление. От него за версту несло слухами, сплетнями, уроном для репутации женщины, о которой шла речь, и прочими неприятностями. Именно поэтому, когда Эльстон наконец немного оправился и смог прибыть в «Ла Вервен», ему был оказан не совсем тот прием, на который он рассчитывал. Из нежного влюбленного, сочиняющего восхитительные письма, он вдруг превратился в обременительного болтуна, зато неприятный молодой офицер с пристальным взглядом на поверку оказался настоящим рыцарем, который не колеблясь вступился за честь дамы, едва ему показалось, что кто-то хочет ее задеть. Кроме того – чего не следует забывать, – племянник Варвары Федотовны пострадал куда серьезней пылкого поклонника, да что там – он попросту мог умереть, и даже милейший доктор Лабрюни не мог ручаться, что его пациент останется в живых. А Александра Михайловна была всего лишь женщиной, и то, что кто-то едва не погиб из-за нее, казалось ей ужасно романтичным. Она добровольно вызвалась помогать Полине ухаживать за раненым и решительно отказалась от услуг Варвары Федотовны, которая только и знала, что причитать над Алексеем да ломать руки, после чего преспокойно отправлялась в к себе и с неизменно превосходным аппетитом поедала дюжину-другую пирожных.

– От этих волнений, – объясняла Варвара Федотовна, облизывая пальцы, – я просто самая не своя!

Жанна, которой тоже приходилось дежурить у постели раненого, возмущалась ее черствостью. Великая княжна почти перестала разговаривать со старой фрейлиной, но Варваре Федотовне все было хоть бы хны. Повздыхав о бедном племяннике, она запиралась у себя и на листках голубой бумаги каллиграфическим почерком выводила очередное донесение в Петербург. Она ни на мгновение не забывала, что ее попечению вверена не кто-нибудь, а августейшая особа, племянница самого российского самодержца. Если бы кто-нибудь сказал Варваре Федотовне, что она всего-навсего мелкая старая пакостница, она бы сильно удивилась. Ибо для себя самой она была Исполнительницей Великой Миссии, от успеха которой зависело благополучие России, да что там России – всей Европы, не меньше. Может быть, именно поэтому Чернышёв при одном виде конверта из Ниццы, подписанного знакомым почерком, чувствовал приближающееся разлитие желчи. Но, разумеется, в этом Варвара Федотовна никоим образом не была виновата.

Глава десятая, в которой Видок срывает маски, а заодно учит Алексея уму-разуму

Несколько дней спустя Алексей лежал в постели, когда Жанна доложила, что к нему пришел посетитель.

– Он заходил и раньше, – объяснила девушка, – но я отвечала ему, что доктор не велел беспокоить вас понапрасну. А сегодня он пришел снова.

Алексей был почти уверен, что знает, кем бы мог быть этот таинственный некто, и он просто спросил:

– Это случайно не тот старик, который так любит цветы?

– Он, – подтвердила Жанна, с любопытством глядя на молодого человека. – А вы что, знаете его?

– Мы встречались, – уклончиво отозвался Алексей, чем ничуть не погрешил против истины.

– Так впустить?

– Да.

Через минуту Видок-Сорель бочком проскользнул в комнату. Он всегда входил так в незнакомые помещения, но только сегодня Каверин заметил эту манеру.

– Благодарю вас, – сказал Алексей Жанне. – Можете идти.

Горничная вышла. Видок проводил ее взглядом, каким, наверное, тоскующий удав смотрит на юркую белую мышку, оказавшуюся вне пределов его досягаемости.

– Рад вас видеть, мсье… Сорель, – сказал Алексей, протягивая руку бывшему каторжнику. Тот схватил ее и энергично пожал.

– Я тоже рад видеть вас, мой мальчик, хотя положение, в котором вы оказались, совсем меня не радует. Что, этот Эльстон оказался крепким орешком?