Брик-лейн - [34]

— Что такое? — спросил Шану.

— Он заболел. Я не могу его разбудить.

— Дай-ка я попробую. Эй, Руку, пора вставать. Открой глазки. Руку! Руку! Что с ним случилось? Ракиб! Что такое? Почему он не просыпается? Почему он не просыпается?

Глава шестая

Город разлетелся на осколки, не осталось ни одного целого кусочка, вдруг поняла Назнин, выглянув из окна болезненно-белой «скорой». Обезумевшие неоновые надписи. Фары в погоне за мглой. Деловой квартал треснул от света. Черепки разбитого города.

В больнице Назнин охватила паника. Двери вестибюля хлопают, пенятся белые халаты, гремят блестящие тележки, дребезжит автомат с кофе. Она несется с сыном на руках по бесконечным коридорам, белые стены убегают от нее. А потом Ракиба забрали.

Ракиб в кроватке со стеклянными перегородками, как цветок, зажатый в кулаке, смятый, но не убитый до конца. Ручки вывернулись, кожа вокруг рта сморщилась, пониже ребер провалилась.

Назнин прижала пальцы к боксу. Ракиб в самом центре. Мир перестроился относительно нового ядра. Так и должно. Жизнь без него невозможна. Он внутри, весь мир заглядывает внутрь. И медсестры, и врачи собрались, вздыхают, толпятся. И вся больница с ее удушливыми запахами, мертвенной тишиной, тревожным лязгом. И хрустальные башни, и надгробия из красного кирпича. И голоногая девица, которая дрожит на автобусной остановке. И сгорбленные мужчины, и жестикулирующие женщины. И откормленные собаки, и надутые голуби. И машины, которые с визгом несутся рядом со «скорой», подгоняют ее и убегают.

И весь город — зарево на темной земле под небом, которое наклонилось и дотронулось до встревоженных океанов. И он рядом, но уже не с ней, и шум наполняет голову и легкие, такой сильный, что если она откроет рот, то ни стены, ни окна не выдержат его.

Три дня Шану питался бутербродами с сыром из столовой. На четвертый день пошел домой и приготовил рис, картошку и цветную капусту карри. Принес еду в плоских круглых коробках в больницу, и они поели в специальной комнате для ночующих здесь семей. Теплые пьянящие запахи специй заволокли все вокруг, зашевелились носы, поднялись головы. Пожилые сухонькие супруги, которые, держась за руки, шептались дни напролет, словно договаривались о невероятно сложном самоубийстве, вдруг прервали свои обсуждения и обернулись. Мальчик-подросток, который пришел посидеть с матерью и давал ей поминутно бумажные полотенца, вдруг выпрямился и посмотрел в их сторону. Мужчина с бакенбардами и плоскими пустыми глазами сумчатой крысы, который пришел сюда и спал на стуле, медленно облизал губы.

Назнин все ела и ела. Она выскребла баночки дочиста и поставила их на пол.

— Надо было больше принести, — сказал Шану и взял ее за запястье.

— Да, в следующий раз принеси больше.

— Может, ты хочешь домой на пару часов?

— Нет. Я пока домой не пойду.

— Я тебе принес кое-какие вещи. Носки, мыло, что нашел.

— А одеяльце?

— Принес.

— Нужно его одеяльце.

Назнин хотелось встать. Но она решила подождать, когда Шану отпустит запястье, чтобы не отталкивать его. Не хочется его отталкивать.

— Из дома пришло письмо, — сказал Шану.

Подбородок посерел от щетины, волосы без кокосового масла лежат, как клочья линяющего меха. Он говорил немного мягким, как глина, голосом.

— От Хасины!

— Нет-нет. От моих родственников. Умоляющее письмо.

— Еще одно.

— Я об этом человеке уже лет двадцать ничего не слышал. Когда я уехал, он был молодым полицейским с огромными усами, и его боялась вся округа.

Врач открыл дверь и обратился к матери подростка. Она высморкалась в полотенце и отдала его мальчику. Выходя с врачом из комнаты, обернулась и посмотрела на всех так, словно ее предали. Мальчик засопел. Так низко сел на стул, что еще чуть-чуть — и упал бы. Шану еще крепче сжал запястье Назнин.

— Слышал о нем время от времени. Он построил большой дом на взятки, вырос по службе. Четыре или пять слуг, жена устраивала лучшие вечеринки. И это не все. Он пригнал американскую машину. «Крайслер» или «Шевроле», не помню точно. Все в городе шептались.

Назнин улыбнулась. В последнее время Шану говорит только с ней. За ее плечом больше никого. Зрители наконец-то разошлись по домам. Назнин дотронулась до его пухлой щеки. Здесь это можно: среди людей, чьего гражданства не знаешь, правил нет, в каждом отдельном случае свои.

— Взяток, видно, больше не дают. Он состарился, авторитет его не так высок. Может, и вовсе выгнали. Точно не знаю, что случилось. Только остался он с од-ним-единственным слугой, и пришла нужда в его дом. — Шану отпустил запястье. Потер колени. — И просит меня, заклиная Богом, не оставить его семью. Только ради них ко мне и обратился, не ради себя.

— Ничего ему не пиши, — сказала Назнин.

Шану постоянно перечитывал эти письма. На свои занятия не тратил столько времени, сколько на ответы, и почти все они оставались в ящике стола.

— Выброси, и все.

— Так ведь у него только один слуга остался.

В животе у Назнин надулся пузырь смеха. Выпустила его, прикрыв рот рукой:

— Не оставляй его семью.

Шану нахмурил шерстяные брови и посмотрел на нее. Назнин не могла сдержаться. Шану улыбнулся. Назнин почувствовала взгляды окружающих, все обернулись на странную темнокожую пару, которая все смеялась и смеялась. Кончиком сари она вытерла глаза.