Брик-лейн - [21]

— Ты знаешь, почему я собираюсь учить английский? — спросила Разия у двери. — Когда мои дети научатся грязно шутить за моей спиной, я их хоть тресну хорошенько.

Шану сидел по-турецки на кровати. Голые коленки слепо уставились в стены. Живот над гениталиями возвышается, как зоб. Руки он сложил в складках живота, что-то ищет ими, взвешивает. Руки темные, худые, над правым локтем россыпь прыщей. Плечи изящные, правильно очерченные. Над всем этим круглое и пухлое лицо. На другом человеке такое лицо смотрелось бы довольным.

Размышляет. Рот дергается и съехал куда-то влево. Потом, наоборот, — вправо, на этот раз высоко, даже щека поднялась, и ноздря сплющилась, и глаз закрылся. На секунду губы расслабились, разошлись, растянулись, чуть не уронили слово. Слово подхватили глаза. Они сощурились от напряженного размышления, расширились от удивления, скосились в оценке. Тут же заработали брови и собрали под свое начало все морщины около висков. Когда Шану не спит, он думает, и все мысли написаны на лице. Как ребенок, который научился читать, но произносить еще не умеет.

— Понимаешь…

Он пожевал немного, словно пробуя свои мысли на вкус. Прокашлялся, вытащил из живота руки.

— Понимаешь, доктор Азад намекнул, что с моей стороны был факт жульничества, обмана. Да, он прямо обвинил меня в незаконном действии. Это неправда. Это совершенная неправда.

Назнин протянула ему пижаму. Кое-как повесила брюки на плечики, не расправив их хорошенько, и в шкаф. Шану не обратил внимания ни на грязные носки, ни на помятые брюки. Забастовка осталась незамеченной. Назнин раздражало, что он не проявляет никакого интереса, но собственная хитрость ей нравилась.

Шану посмотрел на пижаму, как будто увидел в этих цветочках что-то удивительное, что-то совершенно новое.

— Понимаешь ли, смысл не в том, чтобы запутать, а в том, чтобы прояснить. Вообще-то, я хочу возглавить передвижную библиотеку. Кому, как не мне, такое поручить? Это моя идея, мое прошение, мое детище, если можно так выразиться. Лучше кандидатуры, чем я, не найти, только я смогу открыть этому тщедушному райончику мир большой литературы. Конечно, начал бы я скромно: с книгами на бенгали туговато. Но я поехал бы в Дакку. В Калькутту. Порыскал бы там на полках в университете. Была бы у меня эдакая литературная миссия.

Шану с удовольствием крякнул, как будто только что расправился с обедом. И снова лицо его оживилось. Он поднял палец и одновременно повысил голос:

— Короче говоря, доктор Азад сказал, что я нечист на руку. Я ему отвечаю: «Слушай, Азад («Я была там! Неужели не помнишь? Я была там, и ты всегда обращаешься к нему "доктор"»), я просил тебя подписать прошение, ты его подписал. Мою идею насчет передвижной библиотеки ты одобрил. Ты даже, кажется, сказал, что она отличная. А теперь говоришь, что вместо отличной идеи видишь двуличного начальника, то есть меня. («Неправда. Не говорил ты такого».) Неужели тебе надо втолковывать, что поправка моего прошения называется коррекцией, а не коррупцией?» На это сказать ему было нечего. — Шану надел пижамную куртку. Улыбнулся. — Мне кажется, это говорит о многом.

— Когда ты ее получишь? Я имею в виду библиотеку.

— Ну, вопрос в финансировании. Стоимость фургона, книг, бензина. В общем, всего. Для начала надо подписи собрать.

— Сколько у тебя уже подписей?

Шану подумал немного, наклоняя голову в разные стороны:

— Всего в сумме где-то семь или восемь. Но я рассчитываю на большее. Как ты думаешь, повесит ли доктор Азад копию прошения у себя в приемной?

— Не знаю, — ответила Назнин, — может быть.

Она смотрела на человека в пижамной куртке в желтый цветочек, на его голые коленки на розовом покрывале. На большой черный сияющий шкаф. На коричневый ковер с вытоптанным рисунком, сквозь который уже проступает уток. На лампу, которая освещает пыль в углах, на кривые тени по стенам. На свой живот, из-за которого уже не видно ног: приходится наклоняться, чтобы посмотреть на весы, сколько прибавила. И увидела себя в ловушке собственного тела, этой комнаты, квартиры. Всему этому она не нужна. И зажмурилась на пару ударов сердца, и вдохнула аромат жасмина возле колодца, и услышала, как курица копает горячую землю, и почувствовала, как солнце согревает щеки и пляшет на закрытых веках.

— Может быть, а может быть, и нет, — сказал Шану. — Наверное, мне не нужно иметь с ним дела. Бог знает в чем он меня потом обвинит.

Он залез в пижамные штаны, не вставая с кровати, перевернулся на живот и поднял книгу с пола.

— Это очень хорошая книга. «Разум и чувства». — Название произнес по-английски. — Перевести сложно. Дай-ка подумаю.

— Разия собирается учить английский в колледже.

— Ну, хорошо.

— Может, и я с ней буду ходить.

— Ну, может.

Он не отрывался от книги.

— Так можно?

— Знаешь, начну-ка я читать про политику. Про выборы в девятнадцатом веке. Но в учебнике так сухо пишут. Лучше читать романы. В романах вообще многое можно почерпнуть — и насчет общества, и политики, и земельной реформы, и социального неравенства. В романах не такие официальные описания.

— Так, значит, можно мне туда ходить?

— Куда?