Бриг «Три лилии» - [60]

Туа-Туа бросила перо Боббе:

— Что ты только о море да о море толкуешь?

— Спроси бабушку, — ответил Миккель. — А только бывает так, что волей-неволей приходится уезжать-есть ли море в крови или нет.

Он сдавил книжку ногами, так что заныла заячья лапа.

— Слушай уж, все равно узнаешь, — угрюмо начал Миккель. — Утром приходил Синторов батрак. Если до конца месяца мы не убьем Боббе и не заплатим сполна за пять «зарезанных собакой» овец, то Синтор на нас в суд подаст.

— Со…собакой? — ужаснулась Туа-Туа. — Но ведь это же…

— Конечно, неправда. А что толку. Все равно суд за Синтора будет.

Туа-Туа стала перед Миккелем и взяла его за руку:

— И ты задумал уйти из дому?

— А что же мне — отдать Боббе на расправу, что ли?

— Знаешь, Миккель… если бы не отец…

Миккель смутился и отнял свою руку.

— Я знаю… знаю, что ты хочешь сказать, Туа-Туа. Но девочкам нечего делать в море. К тому же учитель без тебя и пуговицы не пришьет.

— Тетушка Гедда приезжает завтра из Эсбьерга. Может, она…

Миккель покачал головой:

— Больше всего на свете я хотел бы взять с собой тебя, Туа-Туа. Но… лучше уж поеду один. Придержи Боббе, учитель идет.

В двери появилось грустное, бледное лицо учителя Эсберга.

— Вот вы где. Туа-Туа сказала, Миккель, что ты позволишь мне ехать верхом… — Он закашлялся, потом заговорил снова. — Это очень любезно с твоей стороны, но мне как-то…

Миккель отвязал Белую Чайку:

— Все в порядке. Вы станьте на крыльцо, а я вас подсажу.

— Ох, опять этот противный кашель одолел. А ничего не поделаешь — надо в церковь, псалмы разучивать.

Учитель Эсберг сел верхом, и Белая Чайка вышла на дорогу.

— Ишь ты, плывет, что твой корабль, — сказал учитель. Хоть и прихрамывает, а почти не кренится… — Он говорил безостановочно, чтобы перебить кашель: — А твоя нога как, Миккель, не болит больше?.. Э, что это она прыгнула?.. Слыхал я — ты в моряки собираешься, как отец. Да, повидал я кораблей мальчишкой, в Эсбьерге. На реях — матросы, ловкие, как обезьяны… Ты, конечно, на бриг пойдешь?

Миккель шагал следом, хмурый, угрюмый. Вдруг почему-то заныла нога в правом башмаке.

— На бриг? До первого шторма? — буркнул он. — Ну уж нет! То ли дело — пароход!

Глава двенадцатая КЛАДБИЩЕНСКИЙ ПРИЗРАК ПОПАДАЕТ В БЕДУ

Церковь оказалась запертой. Миккель поставил Белую Чайку у коновязи и пошел за ключом к сторожу.

Сирень Якобина купалась в солнечных лучах, тысячи блесток играли на темной, чуть сморщенной ветром речной воде. Дверь сторожки была приоткрыта. Миккель заглянул внутрь. На печи громоздились горшки и тарелки с картофельной шелухой. Рядом лежала доска, на ней — две очищенные трески.

Вспомнилась минувшая ночь — как Якобин греб по реке во мраке. Он присмотрелся к рыбе: никаких следов остроги…

Миккель подошел к двери в каморку:

— Сторож!

На неубранной постели выглядывал из-под одеяла кусок красного циркового трико. Странно: зачем понадобилось церковному сторожу обрезать трико?

Миккель понюхал баночку с «мазью для ращения усов» и поспешил выйти из сторожки. Возле ограды он остановился. Сквозь ровное журчание реки слышался чей-то блеющий голос:

— Девятьсот сорок три, девятьсот сорок четыре, девятьсот сорок пять… девятьсот сорок…

Утоптанная тропинка вела за кусты жимолости, окружавшие дом. Миккель ступил на тропку, сделал четыре шага, на пятом остановился и разинул рот.

На перекопанном огороде стоял улей, увенчанный черным котелком. Сбоку на улье висел пиджак и жилетка Якобина, а среди одуванчиков на опрокинутом цветочном горшке стоял сам Якобин — на голове.

Черные брючины болтались в воздухе; медленно, будто из худого крана, сочились слова:

— Девятьсот с…с…срок девять, девятьсот пя…пятьдесят, девятьсот пя…пятьдесят один…

— Извините, — сказал Миккель.

Горшок покачнулся. Якобин шлепнулся наземь, так что комья полетели. На башмаки бывшего акробата были натянуты чулки от трико.

— Мне бы ключ от церкви, — сказал Миккель. — А то закрыто, и в ризнице никого нет.

Якобин смущенно поднялся и почистил рукой штаны.

— Упражнение — мать умения, — произнес он, скривившись. — Есть акробаты, до двух тысяч стоять могут, но таких мало. Ты без собаки пришел?

Миккель кивнул. Якобин облегченно улыбнулся.

— Страх не люблю собак. — Он нахлобучил черный котелок. — Ключа нет — Эбберов конюх стащил, но дверь в ризницу не заперта.

— Ста…стащил? — пробормотал Миккель.

Лоб Якобина покрылся капельками пота, хотя он стоял в тени.

— Вот именно. И рубины со шпаги взял, мазурик. А сегодня ночью забрался в пасторову кладовку, за бараньей ногой. Тут-то Цыган и попался!

Миккель прикусил губу, так что кровь пошла.

— Эбберов конюх?.. — прошептал он. — Длинный, чернявый, в мягкой шляпе?

Якобин стащил с себя красные чулки:

— Во-во, он самый.

За кладбищенской стеной показалась Туа-Туа. Миккель услышал ее голос:

— Куда ты запропастился, Миккель?.. — Она перелезла через ограду и сбежала вниз по откосу. — Ну, что тут?

— Ничего, просто один призрак попал в беду, — ответил он возможно безразличнее.

Но глаза его были устремлены на два следа в огороде Якобина — небольшие овальные следы «морской скотины».

Глава тринадцатая ПОБЕГ

Учитель сидел на паперти и кашлял.

— Остальные дети, наверное, в доме пастора, — сказал он Миккелю и Туа-Туа, когда они подошли, потом тяжело поднялся и вошел в холодную ризницу. — Ну, ведите себя хорошо, после встретимся у конюшни.