Бреслау Forever - [80]

Мищук только махнул рукой.

— Не знаешь, так? Что-то твое всеведение после смерти лажает.

Мищук расхохотался.

— А к чему ты это ведешь? — Он тоже перешел на «ты».

— А к тому, что ты, похоже, ты знаешь все, кроме того, чего не знаю я. У меня создается такое впечатление, что, разговаривая с тобой, я разговариваю сам с собой. Такой вот монолог, расписанный на двух исполнителей.

Мищук вытащил из кармана пачку «плейерс» и газету. Оторвал от первого листка кусок величиной с ладонь, размял сигарету. Табак свернул в оторванный фрагмент, сунул в рот и закурил. По сторонам разошелся едкий дым, в основном, по причине толстой, некачественной бумаги.

— Так оно покрепче, — объяснил Мищук и подал газету Сташевскому.

Тот прочитал название: «Пионер». Оно ему ничего не говорило. Он отметил лишь то, что издание было напечатано в 1945 году, во Вроцлаве. Славек просмотрел несколько заметок. Какой-то читатель жаловался, что выселенные из-за Буга переселенцы разводят в жилищах домашних животных. Кто-то держал в ванной корову, другой, в комнате — двух лошадей, а в подвале — свиней. Похоже, что явление было распространенным.

Мищук глянул ему через плечо.

— А чего удивляться? — прокомментировал он заметку. — Так же легче уследить. Зачем мародерам на чужой беде жиреть.

Из другого кармана он вынул еще «Нижнесилезский Вперед». Редакторская статья сообщала о первом представлении во Вроцлавской Опере. Это была «Галька»[95] в режиссуре Станислава Драбика с Францишкой Плятувной в главной роли. Наполовину приватное предприятие, с обнаруженными декорациями и тирольскими костюмами, быстренько переделанными в гуральские[96]. Немецкий балетмейстер учил немецких танцоров полонезу и мазурке. Спонсировала все представление Красная Армия.

— Об этом ты знал?

— Нет. Сташевский оперся подбородком на руку. — Но я знаю, что ты хочешь сказать. Ведь я же мог обо всем этом слышать, потом забыл, а сейчас извлек из собственного подсознания.

Мищук только рукой махнул. Сташевский поднес часы ко рту.

— Гофман, задай такой вопрос, на который я не могу знать ответ.

— Мммм… — услышал он в ухе. — О чем я сейчас думаю?

— Это, как раз, я знаю. Про задницы!

— Ладно, назови номер дела, которое я как раз сейчас веду.

Славек передал вопрос Мищуку. Тот зыркнул в бок.

— КВ дробь чего-то там и чего-то там дробь ноль шесть.

Сташевский вдруг рассмеялся.

— Как же, как же. Так и я сам бы додумался. Но ты же не знаешь, какие цифры скрываются за «чего-то там».

— Вижу, что ты упрямый. — Мищук снова глотнул самогонки. Закуской было нюхание подмышки. — Ну ладно. Раз ты считаешь, что я — это ты, то, возможно, подобный разговор с собственным «альтер эго»[97] даст какой-то положительный результат?

— Возможно.

— А возможно, — теперь Мищук явно передразнивал Сташевского, — тебе помогла бы встреча с кем-нибудь другим? — Он указал на мужчину, приближающегося по идеально убранной дорожке среди клумб.

Сташевский инстинктивно поднялся. Когда подошедший подал ему руку, он крепко ее пожал. Пожилой, культурный господин с легкой сединой в волосах вежливо представился:

— Альберт Грюневальд.

Сташевский чувствовал прикосновение его ладони. Слегка вспотевшей, слегка прохладной. Он слышал дыхание мужчины и запах классического, старомодного лосьона после бритья.

— Нет, нет, нет… Все это не так. Я видел ваши фотографии в документах, знаю о вас все. Отсюда и эти галлюцинации.

Довоенный офицер крипо слегка кивнул.

— Вы уверены?

— Вы прекрасно говорите по-польски, герр Грюневальд. Во всяком случае, для немецкого офицера.

— Было время обучиться. — Грюневальд вынул серебряный портсигар с дарственной гравировкой. В специальном отделении даже были мундштуки для сигарет без фильтра. Зажигалка времен Первой мировой в виде патрона, роговые очки… Боже! Сегодня уже никто не знает, что такое роговая оправа. — Вы почему такой напряженный? Неужто вновь то же самое следствие без подозреваемых, благодаря которому мы попрощались с жизнью?

— Именно вы убедили меня в том, что я разговариваю сам с собой. Вас здесь не должно быть.

— Почему же?

— Вы так никогда и не дошли до монастыря. Вас застрелили на улице Лацярской. На Альтбузерштрассе.

Грюневальд присел к ним на лавочку.

— А не направляет ли это вас по новому следу в этом деле?

— Действительно. — Сташевский инстинктивно потер подбородок. — В мозгу открылась новая дверка.

Он спрятал лицо в ладонях. Ну как он мог не подумать об этом? Почему так долго блуждал вслепую?

— У вас уже есть подозреваемый? — поинтересовался Грюневальд.

— Да. Есть.

* * *

В «Новокаине» оправленные в позолоченные рамы картины начали представлять легко одетых женщин на фоне панорамы города. Время от времени их перебивала реклама какого-нибудь культурного заведения. Гофман отправился в туалет, а Сташевский, желая воспользоваться моментом, набрал египетский номер. Бартек Новосельский, аналитик из Варшавы, ответил практически сразу же.

— Ну, и как там, верблюд вас не оплевал? — бросил Сташевский вместо приветствия.

— К счастью, нет.

— Это точно. Слышу в твоем голосе удовлетворение.

— Потому что теперь я уже в Сеуте, таком испанском анклаве в Африке.

— Ага, понимаю, тут уже спиртного море разливанное.