Бремя Воина - [9]

Омни был прав и не прав одновременно.

Собственно, он преследовал свои, непонятные обычному смертному цели и, похоже, был вполне удовлетворен как самим спектаклем, так и его развязкой.

Кто знает, может, он вовсе и не опасался Германа, как предостерегал о том Джордан, а просто развлекся, совмещая приятное с полезным?

Так или иначе, но вскоре после падения истребителей серокожие техники собрали расставленную во дворе замка проекционную аппаратуру, и космический корабль Омни стартовал с Джорга спустя час после крушения, когда стало абсолютно ясно, что бездонные зыби не отдадут на поверхность ничего, кроме маслянистых, вонючих пузырей.

* * *

Герман не знал, сколько времени он провел без сознания.

Головокружительный штопор, сливающаяся в грязно-зеленые полосы сельва, сокрушительный удар о кроны и хруст – не то веток, не то не выдержавших встряски костей – все это слилось в страшный калейдоскоп нескольких мгновений, потом он ощутил мягкий, обнимающий толчок, и все заволокла черная муть, – сознание пилота, не выдержав перегрузок, милосердно погасло фактически в тот же миг, как экраны внешнего обзора перестали передавать что-либо, кроме струящейся, усеянной пузырьками газа мутной черноты…

Очнувшись, он увидел тусклый красный свет, озаряющий рубку управления.

На обступающих кресло пилота приборных панелях горело множество сигналов, в основном желтого и красного оттенков.

Взгляд Германа, еще мутный, полуосознанный, скользнул по ним и внезапно остановился на картинке, которую передавал лобовой монитор истребителя.

Великий Джорг… кто бы мог подумать!..

На миг Герману показалось, что он бредит, и тогда все увиденное – это лишь плод его травмированного, умирающего сознания, но нет… медленно, с усилием приподняв руку, он ощутил резкую боль в ребрах, одновременно убеждаясь, что и красный свет, и аварийные сигналы, и изображения на мониторах – все абсолютно реально, так же как пронзившая тело боль.

Вода, окружавшая истребитель, была прозрачной. В рассеянном свете внешних источников, коими являлись фос­форесцирующие колонии нитевидных растений, медленно извивающихся под напором неторопливого придонного течения, было видно, как плавно изгибается, уходя вверх, пологое дно, из которого тут и там вырастали причудливые контуры растений, никогда не видевших солнечный свет, – они были полупрозрачны, и лишь легкие оттенки разных цветов давали этим призракам ощущение объема. Между этими растениями и сквозь колышущиеся колонии нитевидных, фосфоресцирующих водорослей сновали мелкие стайки рыб, за которыми охотились более крупные представители этой подземно-подводной фауны. Глядя, как существо, имевшее в ди­аметре около полуметра, разевает свой огромный рот, втя­гивая в него воду вместе с мелкими рыбешками и рачками, Герман вдруг подумал, что они ничегошеньки не знали о Джорге – просто жили на нем, боялись, ненавидели, пытаясь не то сжиться с этой природой, не то уничтожить ее… – ведь никто из ныне живущих в замке людей никогда и не подозревал, что под переплетениями корней, образующих зыбкую почву сельвы, расположено не болото, не трясина, а мировой океан, и материки Джорга – это не более чем плавающие в нем острова, вставшие на якорь у выступов скальных пород, на одном из которых и был выстроен его родной замок!..

В другое время Герман удивился бы своему открытию, но вряд ли стал ломать себе голову над вопросами планетного рельефа, однако теперь, после всего случившегося, его разум стал воспринимать мир как-то иначе, словно с него содрали все, что было познано и усвоено до сих пор, и Герман взирал на открывшуюся взору реальность с жадностью первооткрывателя… или, быть может, новорожденного?

Познав ужас ненависти, нырнув в ее бездонный, сжигающий разум омут, он вместо смерти обрел новую жизнь, вместе с которой пришла внезапная, непрошеная свобода мысли. Он выжил, проскочив сквозь игольное ушко судьбы, но ведь это случилось явно не затем, чтобы Герман мог вернуться и сказать Омни: «Смотри, вот я, правь мной снова, пошли меня еще раз в ненависть и смерть себе на потеху…»

Нет.

Мир вокруг оказался не так прост и ясен, как этому учила узость рамок служения придуманному Омни Долгу Чести. Живи, ешь, пей, раболепствуй и сражайся, – возможно, тогда ты заслужишь Честь воспроизвести на свет своего клона – еще одного добровольного раба всемогущих и великодушных хозяев…

Было в этом что-то… неправильное?

Герман не удивился в данный момент ни своим мыслям, ни тому, что вообще остался жив, – морщась от боли в треснувших ребрах, он просто сидел, зачарованно глядя на жадный безгубый рот, который открывался, будто воронка, не уставая всасывать в себя проплывающую мимо живность, и медленно начинал понимать: Вселенная совершенно не подчиняется законам Омни. Она живет сама по себе, и все происходящее на поверку оказывается слишком сложным, чтобы кто-то мог прописать единый закон и вынести единоличный вердикт – тебе жить так, а вот тебе – эдак.

О чем там пытался сказать ему Ашанг перед своей гибелью?

Герман покосился на дисплей. Строка последнего сообщения все еще присутствовала на нем.