Бремя страстей - [18]

— Отпусти ее.— Губы Лили стали жест­кими, она смотрела на него с такой ненавис­тью, что душа Санни отвернулась от обоих родителей, а отец все еще держал ее так креп­ко, что она с трудом дышала.

— Она перечила мне! Я учу ее послушанию.

— А я научу тебя больше никогда ее не трогать.

Он зашелся в смехе, и хватка его немного ослабла. Санни извивалась, пока ноги ее не обрели опору. Наконец она вывернулась из рук отца, но поскользнулась и упала лицом в липкую лужу.

Гнев Исаака обрушился на жену.

— Ты заплатишь мне за это, скво.

— Не смей переносить свое отношение ко мне на нее! — Ведро выпало из руки, и фасоль рассыпалась по грязному полу, но смуглые пальцы продолжали крепко сжимать нож.

— Я убью тебя.— Его губы скривила дья­вольская усмешка.— А что будет с ней, зна­ешь? — Он пальцем показал на дочь.— Пойдет по твоим стопам. Будет выполнять черную работу, как и положено скво. А я женюсь на порядочной белой женщине, молодой, покла­дистой, которая нарожает мне сыновей, а твое отродье будет нам прислуживать.

Теперь Лили взялась за нож двумя руками, вращая костяную ручку длинными пальцами, лицо ее стало плоским, взгляд пустым. Она начала что-то приговаривать, монотонно пов­торяя индейские слова, которых Санни не по­нимала, и самодовольная усмешка исчезала постепенно с лица Исаака. Он сделал шаг на­зад и выронил ремень, а странная литания все продолжалась. На полу звякнуло ведро.

Рука Санни скользнула вперед, и она схва­тила ужасный ремень из старой кожи.

— Твои индейские наговоры на меня не действуют,— сплюнул Исаак, все же отступая подальше от жены и спотыкаясь о стул.

Но монотонный речитатив продолжался, ровный низкий голос повторял слова, их рокот напоминал раскаты грома над отдаленными горами.

— Пресвятая Дева Мария! Женщина, что ты со мной делаешь?!

Как будто от удара, нанесенного невиди­мой силой, Исаак дернулся назад. Ноги пере­стали его слушаться. Издав жуткий хрип, он схватился за грудь.

— Господи,— прошептал он,— Милости­вый Иисус, она сошла с ума, спаси меня.— Колени его подогнулись, и он упал на залитый молоком пол, лицо приобрело синюшный от­тенок, рука схватилась за сердце.

— Вызови «скорую»! — брызгая слюной, прохрипел он, но заклинание длилось и дли­лось, Лили сделала шаг вперед, ступая босыми ногами по разлитому молоку и давя стручки фасоли. Она по-прежнему держала нож остри­ем вверх, голос звучал все так же ровно и не­скончаемо.

— Санни… помоги мне! — прокричал отец.— Черт бы тебя побрал, помоги мне!

Санни не могла больше безучастно смот­реть, как он умирает. Она побежала к телефону и вызвала диспетчера.

— Мой па умирает,— пронзительно закри­чала она в трубку.— Пожалуйста, помогите нам! — Она зарыдала, слова стали неразборчивыми.— Па умирает…

Лили стояла, равнодушно наблюдая, как ее муж борется за свою жизнь.

— Ты виновата,— выкрикнул он.— Ты прокляла меня!

К тому времени, когда прибыла машина «скорой помощи» с сиреной и вспыхивающими огнями, Исаак был уже мертв.

— Он знал, что у него слабое сердце,— спокойно рассказывала Лили, даже не пытаясь изобразить скорбь, она только крепче прижи­мала к себе Санни.— Но сегодня он сильно расстроился из-за гибели коровы и теленка. Когда он пришел домой, то рассердился на Санни, она разлила ведро молока… В это вре­мя я была в огороде, собирала фасоль, а у него случился приступ. Мы сразу позвонили, но спасти его было уже невозможно.

— Больше ничего не было? — спросил у Санни высокий худощавый человек, курив­ший сигарету.

Еще вся в слезах, Санни утвердительно кив­нула головой, зная, что лжет, что Господь, вероятно, покарает ее смертью за этот грех или сделает немой на всю жизнь, но она лгала, потому что понимала: ее мать могут отпра­вить в тюрьму и тогда она останется совсем одна.

Лили ни слова не изменила в своих показа­ниях, и спустя три дня Исаак Рошак был по­хоронен на семейном кладбищенском участке, где уже лежали его родные. Но Санни навсег­да запомнила ту огромную силу, которая ис­ходила от матери; с того момента она про­никлась новым уважением к своим видениям, к флаконам с порошками в шкафу матери и к собственному происхождению от чароки и цыган. Она была уверена— это ее мать убила отца…

И вот спустя сорок с лишним лет она сто­яла в душном вагончике, где воздух освежал лишь небольшой вентилятор, и смотрела в окно на ели в дрожащем знойном мареве. Сердце в груди учащенно билось, кровь стучала в висках. Она дотянулась до стула, что­бы не потерять равновесия, и видение, кото­рое она не могла вызвать для Белвы, явилось ей, но то была не дочь Белвы или постра­давшие посевы.

Она видела своих мальчиков… обнаженных, как в час своего появления на свет. Их кожа светилась в жарком мареве, когда они стояли на выступе отвесного гранитного утеса; тро­пинка, ведущая наверх, была слишком узкой и все-таки они стремились забраться повыше и одолеть каменную твердыню. Руки и ноги их были в кровоподтеках, тела покрыты потом, но они упорно преодолевали дюйм за дюймом, спотыкаясь и хватаясь друг за друга… помогая друг другу. Себя она видела стоящей далеко внизу, на дне долины; она безуспешно пыта­лась докричаться до них, мысленно молилась, чтобы они вернулись к ней живыми и здоровы­ми, а они, не обращая на нее внимания, под­нимались вверх, навстречу предназначенной им судьбе.