Бремя: История Одной Души - [46]

Ванесса вдруг вспомнила Эрику, в последнее время особенно часто почему-то возникала в воображении та трагическая сцена перед самым ее падением. Что происходило с ней, милой, доброй несчастной и загнанной в те несколько страшных минут? В какую бездну она окунулась душой, прежде чем сделала тот последний физический шаг из окна? Вот так разом взять и оборвать жизнь, сердце свое, кровь, оборвать вместе с жизнью и свое небо, и свое солнце, потому что у каждого из нас и небо, и солнце, и луна свои, отдельные, отличные от других, потому что видим и чувствуем мы их по-разному. И так каждые семнадцать минут кто-то...

— Я с вами, Ванесса, абсолютно согласен. Сначала нужно понять, что такое человек, — присоединился к разговору художник. — По Фрейду, человек — не что иное, как рефлектирующее, сексуальное существо, так, кажется. Я лично во всю эту либидо-белиберду не верю. Все эти эдиповы комплексы, «твоя-мать-во-всем-виновата» теории — игра ума, не больше. Я после развода некоторое время сам посещал сеансы у светила. Трата времени и денег. Прикрытая манипуляция. Кажется, еще больше впал в депрессию. Все эти беседы об эмоциональных и сексуальных травмах детства... Какое отношение это имело к моим проблемам с женой, я так и не понял...

— Сам Фрейд страдал, кажется, от клинической депрессии? — поддержал художника Джеф. — А сколько их, психологов закончило жизнь в loony bin… в смирительных рубашках! Недавно читал об этом в специальном журнале. Не для широкого читателя. Нет, здесь не все так просто. Посмотрите, что творится в Нью-Йорке — каждый десятый принимает антидепрессанты. И будет еще хуже. Это же — провал всей науки. Что вы нам на это скажете, профессор?

— Психология — не есть наука в прямом смысле слова. Психология — это комбинация философии и биологии, — профессор рад был высказать свое мнение. — Фрейд был гениальным ученым. Однако мне лично больше импонирует новое течение. Эмоциональные аномалии объясняются агонией рождения. Считают, что новорожденный переживает шок разъединения с матерью, и шок перерастает в болезнь, если на то есть предпосылки...

— Может, в этом что-то и есть, — заметил Джеф. — Что вы, Ванесса, думаете по этому поводу?

— Если дело в разъединении, то не ясно, как психология может восстановить эмоциональное единство. Тот же Фрейд, профессиональный атеист, но почитайте его частные письма, ведь в них все время упоминается, правда, с негодованием, имя Бога. Как можно было пытаться лечить неврозы с таким конфликтом в душе? Больное эго не может исправить другое больное эго только потому, что оно размером побольше...

— Где же, на ваш взгляд, выход? — вежливо и полуснисходительно поинтересовался профессор.

— Я знала когда-то женщину, которую исцелила молитва...

— Вы — верующая, Несса? — удивился профессор.

— Мы все — верующие. Только одни верят в Бога, а другие — в ничто.

— А та женщина, которая молитвой исцелилась? Она — что, и сейчас здорова?

— Я не могу сказать. Я давно с ней не встречалась...

— Несса, ты, наверное, помнишь Майкла? — услышала она за спиной голос Артура. Конечно, она помнила Майкла, русского здоровяка, финансиста-писателя, помнила даже его беспардонный взгляд, но, впрочем, осталось доброе впечатление от того вечера, хотя они так и не выбрались в его горное убежище, где, предполагалось, собирается русское общество... «Нельзя отрываться от своих корней, Несса, родина вам не простит этого», — сказал Майкл тогда на прощанье, и она долго думала потом об этих словах.

Ванесса встала навстречу новоприбывшему гостю, и, оказалось, он был не один, а с кем-то еще, и в первую минуту почудилось, что жестокая галлюцинация заволокла пеленой глаза, перекрыла невозможным видением реальность, но в следующую — уже осознала, что так оно и есть, и ошибки быть не может: рядом с Майклом стоял тот, к кому когда-то она так долго и отчаянно стремилась и от кого потом так долго и отчаянно убегала, отвергнувший и отвергнутый, прекрасный и ужасный, первый муж ее...

— Ванесса, а вы — все хорошеете, — воскликнул Майкл и поцеловал протянутую руку. — Познакомьтесь, мой старый товарищ, только что из России — Андрей Стократов. Говорите с ним по-русски, он это очень любит... Так, Андрей? Да посмотрите, какое впечатление вы на него произвели. Он и слова не может сказать...

— Мне очень приятно, — тихо наконец произнес Андрей. — Очень приятно.— И наклонил голову.

— Мне тоже... Рада познакомиться. — Как подвигается ваша книга, — уже обращаясь к Майклу, спросила она.

— Уже в печати. Обязательно пришлю вам экземпляр. Буду счастлив узнать ваше мнение.

«Как быстро здесь пишутся книги, — почему-то с раздражением подумала она. — В несколько месяцев. И через несколько дней забываются». И боковым, скрытым зрением увидела, как Андрей, бледный и совершенно потерянный, стоял близко и прятал руки в карманах, чтобы унять дрожь.

— Прошу вас к столу, я вернусь через минуту, — пригласила она гостей и быстрым шагом покинула террасу.

Глава 16Призрак

«Все-таки, как это совершенно в его духе, такое вот появление. В момент, когда боль начала утихать. Когда затеплилась надежда на нормальную жизнь. Совершенно в его духе вывести из равновесия, заставить опять думать о нем. Но неужели она сама ничему так и не научилась за все это время? Неужели он сильнее самого времени и всех его уроков? Не нужно с ним больше встречаться. Артур пригласил их обоих с Майклом завтра на ужин, надо все отменить. Бедный Артур. Знал бы ты, кого называешь женой. Призрак. Нечистый призрак. Это — я. Да и слепая любовь Артура разве тоже не призрачна? Интересно, бывает ли любовь зрячая? Не перестаешь ли любить, когда начинаешь ясно видеть человека со всеми пороками и внутренним уродством? Но слепая, не видящая, разве она реальна? Кого мы любим, когда любим слепо? Ведь души человека не знаем, а что еще достойно любви? Что? Не проходящая же, как короткий сон, красота. Хотя нет, она знает, за что Артур полюбил ее — за беззащитность и ранимость. Он так однажды сказал. «Мне все время тебя защищать хочется». Так, кажется, сказал. И обманулся. Ранимость та ненастоящая, а исходит от эгоизма и, значит, уже не ранимость, а хитрость, коварность. Да неужели похожа она на коварную женщину? Может быть. Не по внешности, конечно, а по своему содержанию, по своим намерениям. Этого-то он и не увидел — намерений. Но, может, ему достаточно было того, что видел? А ведь и она в Андрее тоже любила ранимость, но ранимым он был только в редкие минуты и стыдился тех минут. О, как она трепетала перед его силой. Какой парадокс! Полюбила за слабость, а стремилась к нему из-за силы. Сила власти и сила слабости... Что сильнее? Власть влечет, но и подавляет. И она выбирала быть подавленной. Какое это ужасное человеческое качество — стремление подчинить. Хотя еще хуже — неспособность сопротивления и упование на другого. Но теперь она понимает, в чем состояла ее ошибка. И не поддастся старым импульсам. Теперь — она — Ванесса Файнс, не его жена и хозяйка себе. Теперь ее больная воля идет на поправку...».