Бред зеркал - [6]

Итак, я весь погрузился в работу, не видя людей, не выходя на улицу, все часы проводя с моей могучей батареей. Два раза в день прислуга приготовляла мне в соседней комнате пищу и питье. Дважды в неделю я получал от жены письма; раз в неделю я писал ей коротко и просто. И это было все, что напоминало мне о жизни. Я был один с моим исследованием.

Между тем, моя батарея работала на славу, я лихо обстреливал неведомое и ждал, что вот-вот стены неприступного Иерихона дрогнут и падут с негодующим гулом. Я ощущал в моем сердце уже радость и счастье победителя, ко тут я стал замечать за собою нечто не совсем заурядное.

Я стал замечать, что мое физическое зрение как бы несколько притупилось, а духовное страшно обострилось и окрепло. Иначе сказать, глядя прямо перед собой в пустое пространство, я мог великолепно вообразить и ясно видеть все, что только приходило мне на ум, хотя бы самый обыкновенный лист самой обыкновенной писчей бумаги. При этом я всегда видел его не таким, каким он кажется всем вам, а таким, каким он является, будучи рассматриваем в микроскоп. Только таким. Как видите, выросла и окрепла сила моего воображения, причем это воображение никогда не коверкало предо мной изображаемые им предметы, а показывало мне их, как они есть по существу, перед зорким глазом науки, а не перед тупым глазом крота. Правда, такую силу мое зрение проявляло лишь минутами, и это состояние несколько удручало меня, но все же оно не мешало мне в моих работах. Когда же, впервые после перерождения моего зрения, я сел писать жене письмо, мне встретились непреодолимые препятствия, ибо мне пришлось старательно обходить пером все эти рытвины и канавы, недоступные обыкновенному зрению, но ясно видимые мной теперь на листе бумаги. Повторяю, писанье по такому изрытому полю доставило мне много хлопот, и, вероятно, мое письмо представляло собою весьма оригинальное зрелище, ибо ровно через сутки жена взволнованно постучалась в дверь моего кабинета. Я узнал ее еще на лестнице по ее походке и быстро пошел на стук ее руки; я был взволнован радостью встречи.

Ведь я же любил ее, любил! Однако, когда я отпер дверь и увидел лицо моей жены, я не узнал его. Это было не оно, не оно! Прежде казавшееся мне прелестным, оно представляло теперь собой одну сплошную болячку, всю иссверленную темными ходами пор, испещренную ярко окрашенными наростами, покрытую грубой сетью лиловых жил, вздувшихся, как веревки. О, как было отвратительно это лицо! То, что так сильно влекло меня к ней раньше, теперь возбуждало лишь во мне отвращение, ужас, тошноту, головокружение. Ибо я глядел на нее глазами науки.

Зачем я прозрел, зачем!

Я в ужасе попятился от жены. А она стояла предо мной; недоумевающая и ошеломленная, видя на моем лице лишь ужас и отвращение, и она пыталась улыбнуться какими-то язвами вместо губ. Я крикнул, отстраняясь от нее. Она бросилась ко мне на шею, рыдая. Я снова неистово крикнул:

— Уходи! Уходи!

Кое-как, с большими усилиями, я расцепил ее руки, словно закостеневшие вокруг моей шеи, и отшвырнул ее прочь.

Я, как был, стремительно выскочил на улицу. И сразу же я очутился в каком-то ужасном зверинце, среди отвратительных гадов с болячками вместо лиц. В ослепительном свете великолепного летнего дня, в шуме большого города я увидел их, этих гадов, везде, всюду, в экипажах, в окнах магазинов, сновавших по панелям с ужасными гримасами. Они кишели вокруг меня, как отвратительные черви.

Я дико крикнул и пустился бегом, спасаясь от ужаса. А потом я упал. Я очнулся здесь, в этой самой комнате. Мне хорошо здесь; ко мне не пускают никого, а когда ко мне является мой ассистент-доктор, я закрываю мои глаза рукой, беседуя с ним. Я не хочу видеть его болячки. В моем кабинете нет зеркал: я их боюсь; на моих руках всегда надеты перчатки.

И ничто не мешает моим работам.

48 + 2 = 0; 2 + 1 — сколько?

Давно ли я живу здесь? Вероятно, у моей жены есть уже теперь любовник, и он целует ее, он — жалкий урод, ее — отвратительную гадину! И они счастливы! Слепые кроты! Ха-ха!

Смерть

Вот уже целая неделя, как я хожу сам не свой. Это произошло со мной совершенно неожиданно, застигло врасплох, как буря на море, как смерч в пустыне, как поезд, сошедший с рельсов. И я показался самому себе донельзя слабым, жалким и беспомощным. Вероятно, таким чувствует себя ребенок, потерявший мать на шумной и людной площади, где тысячи щегольских экипажей грозят ему смертью. Это ощущение беспомощности охватило меня всего, с ног до головы, и ни за что не хочет выпустить из своих рук.

Однако, я еще попробую бороться с ним. Сейчас же принимаюсь за работу — еду в поля, в луга, в лес.

Еще целая неделя мучений. Я худею и бледнею; это уже замечают все. Я сам рою себе преждевременную могилу. Боже, кто вынет из моей головы мысль, которая сверлит мой мозг, как прожорливый червь?

Я боюсь умереть — вот источник моих страданий.

Две недели тому назад к одному больному соседу приехал из Москвы врач-знаменитость. Я воспользовался случаем пригласить знаменитость к себе, так как чувствую по временам сердцебиение. Знаменитость осмотрела меня со всех сторон и объявила, что у меня порок сердца. Так-таки прямо в глаза мне и заявила: