Братья Волф - [8]

— Йоу! — обрадовался Саймон, но Руба так просто не сбить. Он опять наступал, без страха, и не реагировал на мои петушиные прыжки. Нырнул и залепил мне в глаз. Я блокировал и выстрелил сам. Руб уклонился, развернул меня и швырнул на стену, потом вытянул на середину. Оттеснил. Выманил на траву и крепко саданул в плечо. Да. Попал. Неплохо так. Будто мне сустав топором раскроили. В следующий миг моя голова мотнулась от его левой. Его перчатка прилетела мне прямо в подбородок.

Крепко.

Ну и все.

Небо перекувырнулось.

Я вдохнул облака.

Земля пошла волнами.

Земля.

Земля.

Я махнул боковой.

Мимо.

Руб смеялся из-под этой своей разросшейся бороды. Он засмеялся, едва я упал на колени и привстал лишь затем, чтобы скорчиться на траве. Пошел счет, со смаком. Руб:

— Один… два… три…

Когда я поднялся, и вопли Саймона, Джеффа и Сыра перестали сливаться в общий гул, через несколько ударов первый раунд закончился.

Я сел в угол двора в тени.

Второй раунд.

Все было почти как в первом, только в этот раз Руб тоже разок не устоял на ногах.

В третьем раунде был зверский бой.

Мы оба молотили как заведенные, я помню, что семь или восемь раз проходил Рубу в ребра и сам словил по крайней мере три хороших удара по скуле. Свирепо. Наши соседи слева держат попугаев в клетке и карликовую собачку. Птицы верещали из-за забора, а собачка лаяла и прыгала на ограду, пока мы с братом мутузили друг друга до отключки. Его кулак огромным бурым пятном летел и летел вперед на длинной ручище, колотя по мне и со свистом плюща мое мясо об кости. Все стало зеркальным, зыбким и тряским и потихоньку заволакивалось густо-оранжевым, и я почувствовал металлический вкус крови, ползшей из носа мне на губу, по зубам на язык. Или у меня во рту кровоточило? Я не знал. Ничего не знал, пока опять не скорчился на траве, чувствуя только дурноту и понимая, что сейчас меня вырвет.

— Один… два…

На этот раз счет для меня ничего не значил.

Я его и не слушал.

Все, что я мог, — это сидеть, привалившись к забору, и приходить в себя.

— Живой? — спросил через полминуты Руб. Жесткие вихры завешивали ему глаза.

Я кивнул.

Живой.

Потом дома я оценил ущерб, и дело было так себе.

В носу крови не было. Оказалось, все же во рту, и еще фингал был. Неслабый.

Такой не спрячешь. В первый день не спрячешь. Бесполезно. Мама нас убьет.

Что она и сделала.

Раз глянув на меня, она спросила:

— И что с тобой случилось?

— А, ничего.

Тут она увидала Руба с чуть подраспухшей губой.

— Эх, мальчики… — Она покачала головой. — Тошно от вас, вот не вру. Можете хоть неделю не вдруг друга не жучить?

Нет, мы не могли.

Мы жучили друг друга беспрестанно, хоть боксом, хоть пиная свернутые в мячик носки в гостиной.

— Значит, держитесь пока порознь, — приказала мама, и мы послушались. Ее мы старались слушаться изо всех сил, потому что она — боец, она зарабатывает уборкой в богатых домах и еще у нас надрывается, чтобы тут было все норм. Нам совсем не в радость, если она из-за нас огорчалась.

Но огорчения еще предстояли.

На следующий день все повернулось еще хуже: некоторых учителей слегка встревожило состояние моего лица и то, что на нем раз в пару недель стабильно возникает то синяк, то ссадина, то царапина. Они стали мне задавать все эти окольные вопросы, как оно у нас дома, как я лажу с родителями и все такое прочее. Я отвечал, что я со всеми отлично лажу, а дела дома как всегда. Хорошо, в общем.

— Точно? — не унимались они.

А зачем бы я стал врать? Может, надо было сказать им, что я на бегу треснулся об косяк или свалился с лестницы. Смешно было бы. Так-то я им говорил, что увлекаюсь боксом на досуге, но пока еще не достиг большого мастерства.

Ясно, что они мне не поверили: в четверг матери позвонили из школы, предложив прийти на беседу с директором и инспектором по семье.

Она пришла в пятницу на большой перемене, предупредив, чтобы мы с Рубом тоже явились.

У дверей кабинета, перед тем, как туда войти, она приказала нам:

— Ждите тут, и ни с места, пока я не позову.

Мы кивнули и сели, и минут через десять она выглянула и позвала:

— Ну-ка зайдите.

Мы зашли.

Директор и инспекторша встретили нас слегка удивленными и какими-то брезгливыми взглядами. Строго говоря, и мама тоже, и причина стала ясна, когда она вытащила из сумки наши перчатки и сказала:

— Ну, надевайте.

— Ой, мам… — воспротивился Руб.

— Нет, нет, нет, — настаивал директор, мистер Деннисон, — нам очень интересно посмотреть.

— Давайте, мальчики, — подзуживала мама, — не стесняйтесь…

Но в этом и был замысел. Смутить нас. Унизить. Застыдить. Это сразу стало ясно, едва мы надели перчатки.

— Мои дети, — сказала мама директору, и потом нам: — Мои сыновья.

На лице у нее было самое горчайшее разочарование. Казалось, она вот-вот заплачет. Морщинки вокруг глаз темнели пересохшими руслами рек, ждали. Но вода не пролилась. Мама сидела и смотрела. Мимо нас. А потом, прицельно, — на нас; и вроде как собралась плюнуть нам под ноги и отречься от таких детей. И я на нее не обиделся.

— Вот чем, значит, они занимаются, — сказала она директору с инспекторшей. — Прошу прощения за этот цирк, что вам пришлось потратить на него время.