Братья Волф - [27]
— Ой, чувак. — У телефона я встал, упершись ладонями в колени. — Чувак.
Я совершенно неожиданно понял, что добежать до телефона было самой легкой частью задачи. Теперь мне предстояло набрать номер и поговорить.
Мои пальцы скребли, будто когти, старинный диск, я набрал цифру за цифрой, и…
Ждал.
…ын-н.
Пошли гудки.
Ын-н-никого.
Никого.
Никого.
Трубку взяла не она, и мне пришлось объяснять другому человеку, кто я такой.
— Кэмерон.
— Кэмерон?
«Кэмерон Волф, старая дура!» — хотелось мне завопить, но я взял себя в руки. Нет, я ответил даже с достоинством:
— Кэмерон Волф. Я помогал сантехнику.
Произнеся эти слова, я понял, что еще нисколько не отдышался после бега. Я тяжело дышал в трубку, даже когда услышал там наконец Ребекку Конлон.
— Ребекка?
— Да?
Голос, ее голос.
Ее.
Я говорил, запинаясь, но не от оцепенения. Я собрался, и все говорилось с расчетом, со страстью, даже с какой-то суровой твердой гордостью. Мой голос полз к ней. Вопрошал. Мозжил телефон. Ну давай же. Пора. Спроси.
— Да, я думал… — В горле жгло. — Думал, если бы…
Суббота.
В субботу лучше всего.
Нет.
Нет?
Именно, нет — ты меня понял.
Вообще-то, Ребекка Конлон не произнесла слова «нет», когда отказалась встретиться со мной где-нибудь в субботу. Она сказала: «Я не могу», — и теперь, вспоминая наш разговор, я пытаюсь понять, было ли огорчение в ее голосе искренним.
Конечно, пытаюсь, ведь она тут же сказала, что ничего не может планировать и на воскресенье, и на следующие выходные из-за каких-то там семейных дел или чего-то из той же серии. Притворяться ни к чему. Она готовила себе крепкую почву, чтобы не подпустить меня ближе. Понимаете, про воскресенье я даже не успел спросить. Не говоря уж про следующие выходные! Боль в ухе считала мне секунды. Черное небо как будто опустилось на землю. Мне казалось, будто меня засасывает в серые тучи над головой, и медленно-медленно наш разговор сошел на нет.
— Ну, может как-нибудь в другой раз.
Я злобно ухмыльнулся замызганной телефонной будке. Голос у меня, однако, все еще был любезным и сдержанным.
— Ага, здорово было бы, ну.
Славный, чудный голос. Слышу ли я его в последний раз? Наверное, если, конечно, она не настолько дура, чтобы оказаться дома в будущие выходные, когда мы с отцом будем заканчивать работу.
Да, этот голос, и почему-то я уже не мог сказать, действительно ли он мне такой настоящий. Слишком он недоступен для настоящего.
— Ладно, до скорого, — попрощался я, но ничего скорого с ней не предвидел.
— Ага, пока-а. — Этим добавила к ранению оскорбление.
Она повесила трубку — зверски. Я слушал изо всех сил, и звук этот рвал мне голову. Медленно, очень медленно я отпустил трубку и вышел, бросил ее висеть, полумертвую.
Схваченную.
Допытанную.
Повешенную.
Бросил ее висеть и пошел прочь, домой.
Обратный путь не был таким тоскливым, как вы могли бы подумать, потому что мысли воевали у меня в голове, и от этого время бежало быстрее. Каждый шаг оставлял на тротуаре невидимый след, который только я смогу учуять, проходя мимо в будущем. Повезло.
На полдороги я заметил на углу еще одну телефонную будку, она трунила и смеялась надо мной из боковой улицы.
«Ха!» — только и сказал я про себя, продолжая путь и пытаясь почесать лопатку усталой пятерней, что вытянулась на конце выгнутого, перекрученного локтя.
На этот раз я ввалился в калитку, пооколачивался по дому и где-то в половине одиннадцатого уже лег.
Я не спал.
Я потел, дрожал — один.
И видел картины, налепленные мне на глаза.
Вброшенные в них.
Видел все. В подробностях. От бейсбольной и крикетной бит, лекарственного холодка, столба без знака, снов, отцов, братьев, матери, сестры, Брюса, друга, девушки, голоса, пропавшего — и до. Меня.
Моя жизнь топталась по моей постели.
Слезы чугунными ядрами катились по лицу.
Я видел, как иду к телефону.
Говорю.
Бреду домой.
Потом, где-то около часу ночи, я встал, натянул джинсы и босиком пошел на задний двор.
Из комнаты.
По коридору.
Через черный ход.
Ледяная ночь.
По цементу и на траву, там я остановился.
Я стоял и смотрел — в небо и на город вокруг меня. Стоял, свесив руки, и видел все, что со мной произошло, и кем я был, и как все всегда будет у меня в жизни. Истину. Никаких желаний, никаких догадок. Я знал, кто я и что буду делать всегда. Я не сомневался в этом, зубы у меня сомкнулись, а зрение жгло глаза.
Рот у меня распахнулся.
Оно случилось.
Да, подняв голову к небу, я завыл.
Раскинув руки, я выл, и все из меня выходило вон. Образы лились из горла, и прошлые голоса окружили меня. Небо слушало. А город — нет. Мне было плевать. Меня занимало одно: выть, слышать собственный вой и запоминать, что в этом мальчишке есть сила, есть, что отдать. Я выл ой как пронзительно и безнадежно, сообщая миру, что я здесь и не сдамся.
Ни сегодня.
И никогда.
Да, я выл, а за дверью черного хода столпилась, неведомо для меня, вся семья, смотрела на меня и не понимала, что это я затеял.
Сначала все черно-белое.
Черное на белом.
Это где я иду, по страницам.
Вот по этим страницам.
Иногда получается, что одна нога у меня идет по страницам, по словам, а другая — по тому, что они сообщают. И я снова оказываюсь там: замышляю всякие проделки с Рубом, боксирую с ним, помогаю отцу, слышу от матери, что я животное, вижу, как жизнь Сары в руках Брюса идет под откос, и заявляю Стиву, что разобью ему лицо, если он еще раз назовет меня раздолбаем. Я даже вижу, как купленная Грегом дурь вылетает в печную трубу и накуривает воздух над его крышей. Одна нога несет меня к дому Ребекки Конлон, куда я приходил работать, куда звонил. Другая задерживает меня в картинке, где задушенная трубка в телефонной будке мертво висит с остатками моего голоса внутри.
Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет — его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмельштрассе — Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора.
Пять братьев Данбар жили в идеальном хаосе своего дома – без родителей. Пока однажды вдруг не вернулся отец, который когда-то их оставил. У него странная просьба – он хочет, чтобы сыновья согласились построить с ним мост.Откликается Клэй, мальчик, терзаемый давней тайной.Что случилось с ним в прошлом?И почему он должен принять этот вызов?«Глиняный мост» – история подростка, попавшего в водоворот взрослой жизни и готового разрушить все, чтобы стать тем, кем ему нужно стать. Перед ним – только мост, образ, который спасет его семью и его самого.Это будет чудо.
Жизнь у Эда Кеннеди, что называется, не задалась. Заурядный таксист, слабый игрок в карты и совершенно никудышный сердцеед, он бы, пожалуй, так и скоротал свой век безо всякого толку в захолустном городке, если бы по воле случая не совершил героический поступок, сорвав ограбление банка.Вот тут-то и пришлось ему сделаться посланником.Кто его выбрал на эту роль и с какой целью? Спросите чего попроще.Впрочем, привычка плыть по течению пригодилась Эду и здесь: он безропотно ходит от дома к дому и приносит кому пользу, а кому и вред — это уж как решит избравшая его своим орудием безымянная и безликая сила.
«Подпёсок» – первая книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
«Против Рубена Волфа» – вторая книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
«Когда плачут псы» – третья книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.