Братья-соперники - [89]

Куземка исполнил приказ князя с удивительною точностью. Как отличный ездок, он знал своего коня превосходно, и добрый степной аргамак, подаренный Куземке князем, сослужил своему хозяину хорошую службу. Окольными тропинками, не выезжая на прямоезжую Троицкую дорогу, Куземка в шесть часов с небольшим доехал до Москвы, сделав верст двенадцать крюку, пробрался в город мимо застав и караулов, и начинало чуть рассветать, когда он подъехал к Большому двору князя Василия со стороны Дмитровки, а не со стороны Тверской, чтобы не наделать излишней тревоги.

Но наши деды жили крепко, и со стороны Дмитровки двор князя Василия был обнесен такой же высокой оградой, как и со стороны Тверской, с тою только разницей, что там была каменная стена, а здесь деревянный забор. Куземка попробовал постучаться в ворота, надеясь, что стук будет услышан сторожем, который спал в сторожке около самых ворот. Но на стук его отозвались громким лаем только собаки, спущенные на ночь с цепи.

– Урвайка, Белка, Арапка, цыц, подлые! Разве не чуете, что свой приехал?

Собаки, узнав знакомый голос, стали визжать и подлаивать, прыгая около ворот и скребясь в них своими сильными лапами.

– Ишь, спит дьявол, словно на печь завалился, а тоже сторожем называется! – пробурчал с досадою Куземка, попытавшись еще раз постучаться в ворота.

Потом, не думая долго, он свернул бурку, положил ее на седло, подвел свою потную и усталую лошадь вплотную к самым воротам, вступил ногою в стремя, потом обеими ногами встал на бурку, ухватился за верхнюю перекладину ворот, поднялся на своих сильных руках, сел на перекладину верхом и, как кошка, спустился на другую сторону. Через минуту воротный сторож, крепко заснувший в сторожке, был разбужен здоровенным тумаком в шею и окриком Куземки:

– Так-то ты, леший, боярское добро бережешь! Я на коне подъехал, всех собак переполошил, через ворота перелез, а ты все дрыхнешь?

– Виноват, Кузьма Гаврилыч, недослышал!.. – извинился сторож, помогая Куземке отпереть ворота, между тем как пять огромных лохматых дворняг ластились к ловчему и, приветливо помахивая хвостами, радостно визжали.

Прибрав коня, Куземка пошел будить тех лиц из дворни, которые были ему нужны для облегчения доступа к княгине Авдотье Ивановне. Все были очень удивлены, когда услышали, что Куземка прискакал прямо от Троицы с поручением к княгине и может передать его только лично.

Пошли будить княгиню и порядком ее напугали. Спешно поднявшись с постели, она торопилась одеваться и мыться, расспрашивая свою старую постельницу, не слыхала ли она от Куземки, здоров ли ее князь и не случилось ли с ним беды какой у Троицы?

– Сама знаешь, Агапьевна, близко царя, близко смерти! – говорила княгиня, вздыхая и спеша надеть на голову теплый каптур. – Ты Куземку о князе Василии Васильевиче не спрашивала?

– И спрашивала, матушка-княгиня, да разве с ним сговоришь? – отвечала Агапьевна. – Молчит, как колода, да глазищами по сторонам водит. Только и сказал, что тебя наедине видеть должен.

Наконец княгиня вышла в моленную, помолилась перед иконами и велела позвать Куземку. Это была женщина под сорок лет, белая, полная, еще не утратившая некоторой привлекательности в лице; особенно приятно было выражение ее больших спокойных голубых глаз, не выражавших большого ума, но зато светившихся удивительною добротою и мягкосердечием.

Куземка, введенный Агапьевной, отвесил низкий поклон боярыне, перекрестился на иконы и стал молча у притолоки, косясь на Агапьевну, которая притворила за собою дверь и, видимо, желала присутствовать при тайной беседе княгини с Куземкой.

– Здоров ли князь-то мой, сокол мой ясный? – спросила торопливо княгиня.

– По вчерашний день, по вечер здравствовать изволил, – отвечал Куземка и опять замолк.

Расспросив еще о здоровье сына и получив такой же краткий ответ, княгиня сказала Куземке:

– Что же у тебя – грамотка, что ли, есть? Так давай ее сюда и говори, с чем ты прислан так спешно?

– Не смею, государыня. Мне при других говорить не приказано.

– Да что ты? В уме ли? Агапьевна свой человек – при ней все говорить можно.

– Не приказано, – твердо отвечал Куземка, закладывая руку за пазуху и пощупывая княжую грамотку.

– Ну, делать нечего! Выйди, Агапьевна, – кротко сказала княгиня.

Старая постельница вышла из моленной, хлопнув дверью и ворча себе под нос: «У-у-у! Разбойник! Все и ухватки таковские!»

Куземка вынул грамоту из-за пазухи и сказал:

– Прежде чем тебе грамотку отдать, государыня, приказал князь тебе сказать, чтобы ты его бедой не печалилась и не пугалась и никому о ней не сказывала, а сказала бы всем, что князю Василию Васильевичу приказано ехать в ростовское имение и ты туда же, мол, должна выехать сегодня же, еще до вечера.

Княгиня очень перепугалась этого предварительного заявления, и рука ее дрожала, когда она приняла от Куземки письмо князя Василия и стала его вскрывать.

В письме князь Василий писал ей откровенно, что его постигло большое несчастье – опала и полное разорение, что он, впрочем, надеется еще склонить государя на милость и, может быть, избегнет далекой ссылки, но вместе с тем приказывал княгине спасти из громадного имущества то, что поценнее, раздав кое-что в верные руки, а кое-что и припрятав в надежном месте. Все это исполнить, снарядить громадный обоз и выехать из Москвы – по приказу князя – следовало в несколько часов, пока весть об опале не достигла Москвы и не наехали на двор к князю царские приставы для описи княжьих животов.