Братья - [103]

– А что же теперь?

– Теперь, – вздохнул Годвин, – я ничего не знаю. Мне иногда кажется, что я слышу звуки своих шагов в монастырском дворе и свой голос, молящийся перед алтарем.

– Вы еще слишком молоды, чтобы говорить так, и хотя Розамунда потеряна для вас, а Масуда умерла, на свете много других достойных женщин, – сказал Эгберт.

– Не для меня, – возразил Годвин, покачав головой.

– Тогда существуют рыцарские ордена, в которых вы можете занять высокое положение.

Он опять покачал головой:

– Сила тамплиеров и госпитальеров сломлена. Кроме того, я видел их в Иерусалиме и на поле битвы, и они мне не нравятся. Если они изменятся или я буду вынужден биться против неверных, я, может быть, присоединюсь к ним. Но дайте мне совет, что делать сейчас?

– О, сын мой, – воскликнул старый епископ, и его лицо засияло, – если Бог призывает вас, идите к Богу. Я покажу вам путь.

– Да, я пойду к Нему, – согласился Годвин, – и если только крест не призовет меня снова следовать за ним в войне, я постараюсь провести весь остаток жизни, служа Господу и людям. Мне кажется, отец мой, что для этого я и был рожден.

Через три дня Годвин сделался священником, и его рукоположил епископ Эгберт. А в это время вокруг его палатки воины Салах ад-Дина, чувствуя близость падения Иерусалима, с торжеством кричали, что Магомет единый Пророк Аллаха.

Салах ад-Дин поднял голову и посмотрел на Ибелина:

– Скажите мне, что известно о принцессе Баальбекской, которую вы зовете Розамундой д'Арси? Ведь я сказал вам, что не буду говорить с вами о пощаде Иерусалима, пока мне не выдадут ее, чтобы я мог произвести над ней суд. А между тем я ее не вижу.

– Господин, – ответил Ибелин, – мы нашли ее в монастыре Святого Креста. Она была миропомазана подле алтаря, который мы считаем священным и недоступным, и отказалась идти.

Салах ад-Дин засмеялся:

– А разве ваши воины не могут оторвать одну девушку от камня алтаря? Впрочем, может быть, рыцарь Вульф стоял перед ней с обнаженным мечом?

– Да, стоял, – ответил Ибелин. – Но мы думали не о нем, хотя, конечно, он убил бы некоторых из нас. Оторвав ее от алтаря, мы совершили бы ужасное преступление, которое, конечно, навлекло бы мщение Господа на нас и на город.

– А что вы скажете о мести Салах ад-Дина?

– Как ни плохо нам, султан, мы все же боимся больше Бога, чем Салах ад-Дина.

– Да, сэр Ибелин, но Салах ад-Дин может оказаться мечом в руках Божиих.

– И этот меч быстро пал бы на нас, если бы мы совершили этот грех.

– Я думаю, что он скоро упадет, – сказал Салах ад-Дин, и опять замолчал, и опять стал гладить бороду. – Послушайте, – выговорил он наконец, – пусть принцесса, моя племянница, придет ко мне и попросит пощады городу, я думаю, что тогда я вам обещаю такие условия сдачи, за которые вы в тяжкую минуту поблагодарите меня.

– Тогда нам надо осмелиться совершить великий грех и силой взять ее, – печально произнес Ибелин, – но прежде убить рыцаря Вульфа, который не позволит ей идти, пока он жив.

– Нет, Ибелин, это огорчит меня, потому что, хотя он и христианин, рыцарь д'Арси по сердцу мне. Я сказал: «пусть она придет ко мне», а не «приведите ее ко мне». Да, пусть придет по доброй воле, чтобы ответить мне за свой грех против меня, но пусть знает, что я ей ничего не обещаю, хотя в былые дни обещал многое и держал слово. Тогда она была принцесса Баальбека и пользовалась всеми правами, связанными с этим высоким положением, я ей поклялся, что не заставлю ее выйти замуж по моему выбору или изменить веру. Теперь я беру обратно клятвы, и если она придет, то придет как бежавшая невольница, поклонница креста, которой я предлагаю только или подчинение исламу, или позорную смерть.

– Какая высокорожденная девушка согласится на такие условия? – с отчаянием спросил Ибелин. – Я думаю, она скорее захочет умереть от своей руки, чем от руки вашего палача, так как, конечно, никогда не отречется от веры.

– И осудит восемьдесят тысяч христиан? – сурово переспросил Салах ад-Дин. – Рыцарь Ибелин, клянусь Аллахом, и в последний раз, что если моя племянница Розамунда не явится в мой лагерь добровольно, не принужденная никем, Иерусалим будет отдан на разграбление.

– Значит, судьба святого города и всех его жителей зависит от благородства одной девушки? – нетвердым голосом проговорил Ибелин.

– Да, так мне открыло видение. Если ее душа достаточно высока, Иерусалим еще может быть спасен; если ее дух ниже, чем я думал, – тогда святой город погибнет вместе с ней. Я все сказал, но с вами поедут мои гонцы и отвезут письмо, которое они должны собственноручно отдать моей племяннице, бывшей принцессе Баальбека. Пусть она или вернется с ним ко мне, или останется в городе. И тогда я пойму, что узрел ложное видение, говорившее, будто мир и милосердие исходило из ее рук, и доведу эту войну до кровавого конца.

Через час Ибелин ехал к городу под охранной грамотой и вместе с гонцами Салах ад-Дина и письмом, которое они должны были передать Розамунде.

Стояла ночь, в освещенной лампадами церкви монахини Святого Креста, стоя на коленях, пели протяжную и торжественную песнь «Ave Maria». От сердца пели они, смерть была близка от них! И они молили Господа и Милосердную Матерь Божию сжалиться над ними, спасти их и жителей несчастного города, в котором Он жил и страдал. Они знали, что конец близок, что стены готовы рухнуть, что защитники города истощены, что скоро, скоро лютые воины Салах ад-Дина ворвутся на узкие городские улицы.