Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг. - [13]

С женщиною, как Голицына, такой вояж не мог не быть приятен. Нас было только трое: она, Рихтер и я, и мы время провели преславно, ели плотно, лазили по горам, спали крепко, по вечерам обыкновенно читали дон Метастазия. В Капри чуть я над своею головушкою не напроказил. Вообрази, что в темноте, не видя, что за мною нет ни перил, ни забора, а вместо того пропасть, начал я пятить осла моего назад; он осадил, я – еще, и до того, что задние ноги его поскользнулись. Он потерял равновесие, и я с моим ослом совсем упал вниз, по крайней мере сажени четыре, по счастью – в сад не на дерево, не на камень, но на мягкую нововспаханную землю, так что ни малейшего вреда себе не причинил. Княгиня видела кувырколлегию и упала в обморок. Я, упав, только очень испугался, но, собрав тотчас силы, дабы успокоить всех, которые по темноте не могли знать, что со мною делается, побежал наверх; никто поверить не мог, как я цел остался; подлинно, Бог хотел меня спасти от неминуемого несчастья. Дома нашел я, что рука оцараплена и левая нога несколько ушиблена, но на другой день почти и следов не было. Надобно было видеть суету всех: кто кричит, что надобно мне кровь пустить, кто пластырь советует, кто спирт, но, слава Богу, без всего обошелся, зато набрался ума для переду и осторожности. Приезжаю в Пуццоли, мой Антоний на берегу почти плачет: ему сказали в Неаполе, и все почти говорили, что я плечо себе изломал; его привязанность ко мне меня, право, тронула.

История Маркова в Париже с господином Наполеоном вам, верно, известна, и вам, я чаю, прислали дерзкий бюллетень, в котором все сие описано фальшивыми и мерзкими красками. Какие-то будут сего следствия? Мы бы сим господам отвечали как должно, ежели бы знали, откуда подлинно прислано. Я думаю, что Марков, будучи умен, женирует тамошнее министерство, и что хотят избавиться от него; один он нос подымает, все его товарищи не иное что, как твари первого консула.

Третьего дня приехал сюда майор Энгельгардт; он говорит, что был в Вене, когда был великий князь Константин Павлович, и что тебя видел много раз; он путешествовал с князем Борисом Степановичем Куракиным. Их разбили воры между Болоньей и Флоренцией в горах, 14 человек на них напали; человек Энгельгардта выстрелил из двух пистолетов и за то был убит пулею, которая пролетела чрез все туловище, самого же барина прикатали до полусмерти. У Куракина отняли на 40 000, у Энгельгардта – 9000, – вот что он мне сам сказал; ежели солгал, то и я. Куракин теперь во Флоренции, шьет себе рубахи и платье, ибо все было отнято. Какова земелька? Какова наша Италия?

Всему, сказанному Энгельгардтом, я не верю, и он час от часу делается подозрительнее. Рассуди: только что приехал, сегодня уже едет опять в Рим. Зачем же сюда приезжал? Просил денег у Карпова, сей отказал натурально; говорит, что он кавалер Св. Георгия 2-го класса (каково?), что адъютант государя, что путешествует по его приказанию и на его счет. Сегодня вызывал меня почти на поединок, жаловался Карпову на меня, что я сомневаюсь в том, что он говорит. Я ему повторил, еще раз повторил ясно при Карпове, что он не может иметь Георгия 2-го класса и, верно, не имеет. Он говорит Карпову: «Господин Булгаков вчера со мною грубо разговаривал». Карпов: «Сударь, я вчера был все время со всеми вами, как же я сего не слышал?» Энгельгардт: «Вы тогда выходили». Я перебил речь, говоря: «Господин Энгельгардт, ежели я вам вчера сказал вещи неприятные, вы должны, как честный человек, прежде всего не отвечать мне в том же тоне и не приходить сегодня жаловаться на меня». Он сбился, отвечал: «Да нет, вчера, конечно, это было пустяки; но вы сказали, что я авантюрист, и мне об этом донесли». – «Кто?» – «Не могу вам этого сказать». – «Нет, сударь, вы должны это сказать, я этого требую», – сказал Карпов. Энгельгардт тут видел, что плохо дело, и сослался на слугу одного курляндца, барона Ропа, который вчера уехал, – говоря, что он это ему открыл.

Теперь я спрашиваю, какого барыша мог ждать от сего доноса человек? Меня замарать не мог он и не имел прибыли, зная, что все откроется и падет на его спину; какой же интерес имел он подслужиться Энгельгардту, которого сроду и в глаза не знает? Стало быть, все ложь; но поведение Энгельгардта не может поместиться ни в чьей голове. Приехал сюда, зачем – сам не знает, только что приехал, на другой день почти едет, и говорит, что хочет драться с бароном Ропом, потому что он виноват, а не я, который известен ему по моей фамилии, честности и проч. Не чепуха ли это все? Если бы тебе рассказать все его слова, не было бы конца.

Говорит, что приехал из Парижа, – Воронцова два года там жила и не слыхала о нем. Говорит, что 20 раз был у Бонапарта, который его ласкал очень, и что сие было помещено в газетах даже. Отец его, говорит, генерал-губернатор в Полоцке; мы показали ему в календаре, что Полоцк уездный город. Слава Богу, что мы избавляемся от такого сокровища. Я тебя обо всем предупреждаю: неравно поедет он в Вену. Он толст, мал ростом, лицо большое, рябое, говорит дурно по-французски и по-русски не очень хорошо. Я сейчас послал ему записку, требуя решительный ответ, кто именно сказал – камердинер или лакей Ропа, потому что последний остался здесь, в Неаполе, будучи его местным лакеем. Энгельгардт велел мне сказать, что сам прежде отъезда ко мне будет, и, верно, вместо того сегодня ночью улизнет. Теперь поехал к нашему агенту Манзо просить денег. Сию минуту узнал, что он уехал, и неизвестно – куда. Вот и конец комедии.