Братья Ашкенази - [244]

Трубы фабрик Макса Ашкенази коптили небо сильнее, чем трубы всех прочих фабрик Лодзи. Их гудки ревели на рассвете громче всех. Их новые машины работали быстрее любых других машин, выплевывая готовые товары. Но Макс Ашкенази не был счастлив в своем новообретенном королевстве. Корона не ласкала голову короля, а колола ее, как терновый венец.

Он, Макс Ашкенази, осознавал, куда идет страна, в какую пропасть она катится. Нет, стук фабричных машин не вскружил ему голову. Он сохранил способность мыслить свободно и предвидеть отдаленное будущее. Гудки фабричных сирен не оглушили его и не сбили с толку. Он понимал, что бумажная цепь обязательно лопнет, порвется, потому что бумага недолговечна, таково уж ее свойство. Он знал, что Судный день неминуемо настанет. Тогда придется заплатить за ту безумную жизнь, которую ведут сейчас люди. Он знал, что за грехи нечестивцев пострадают и праведные. Конечно, деловой человек, купец должен блюсти свою выгоду. Но Макс Ашкенази видел, что, к сожалению, ловят рыбу в мутной воде скорее они, нечестивцы, а он рискует оказаться среди тех, на чьи плечи падут их грехи. Макс Ашкенази следил за происходящим. При всех криках и воплях, которые поднимают всевозможные шишки, министры, депутаты и ратующие за справедливость публицисты по поводу разоряющих Польшу эксплуататоров-фабрикантов, на самом деле именно они, эти морализаторы, и нагревают руки на ситуации в стране. Именно они, все эти помещики, директора, главы государственных обществ и кооперативов, берут у правительства гигантские суммы, которые потом возмещают не имеющими никакой ценности бумажками. На полученные ссуды они строят дома и фабрики, покупают поля и леса, грабят страну.

С фабрикантами, купцами дело обстоит иначе. Они получают только кости, которые им бросают со стола. Сливки снимают те, кто сидит рядом с миской. Они, фабриканты, работают, делают деньги, но рано или поздно им предъявят счет. За хлопок и шерсть им придется платить не пустыми бумажками, а твердой иностранной валютой. А платить будет нечем.

Макс Ашкенази чувствовал, что его идеальная сделка с англичанами летит ко всем чертям. Он задумал ее, используя логику и свое понимание жизни. Однако во времена всеобщего помешательства здравый смысл — безумие. Среди сплошных сумасшедших нормальный человек выглядит чокнутым. Макс Ашкенази избегал доморощенных приемов, шел своим особым путем, проявлял независимость мышления. Он строил свое предприятие один. Он никогда не стремился привлечь компаньонов, потому что считал, что человек должен полагаться только на собственные силы. Таков был его жизненный принцип, который всегда давал отличные результаты. Вот и сейчас опыт склонял Макса Ашкенази последовать ему. Но разумный подход был уместен в прошлом, когда мир был миром, а коммерсанты — коммерсантами. Теперь же Макс Ашкенази оглядывался и видел, что все перевернулось и повисло вверх тормашками. Теперь полагаться следует не на разум, не на умение предвидеть, а на случай, безумие и абсурд. В нынешние времена чем упрямее делец, чем он легкомысленнее и прожженнее, тем лучше для него. И напротив, чем тщательнее люди просчитывают свои шаги, чем больше они стремятся основать дело на прочном фундаменте, тем больше терпят убытков.

Макс Ашкенази не знал покоя в своем большом кабинете, где кипела жизнь. Он не мог противостоять хаосу, как бы он этого ни желал. Он быстро понял, что для него лучше всего было бы, пока не поздно, покончить с этим сумасшествием, остановить фабрику, несущуюся, как корабль без руля и без ветрил по бушующим волнам потопа. Остановить корабль, бросить якорь и переждать бурю — самый разумный вариант. Но Макс Ашкенази не мог остановиться. Безумие против его воли тащило его вперед. Невозможно было уволить и выбросить на улицу тысячи рабочих. Они бы разнесли ему фабрику, растерзали бы его в клочья, и воевода не стал бы слишком стараться защитить его. На него набросились бы все — профсоюзы, социалисты, христианско-социальные движения, пресса, как либеральная, так и антисемитская. Даже еврейские революционеры выступили бы против него, хотя он и не брал евреев к себе на фабрику. Против него ополчились бы все, вне зависимости от того, имеют они отношение к его делам или не имеют, и особенно воевода, жаждущий его крови, мечтающий утопить его в ложке воды. Возможно, правительство даже конфисковало бы у него фабрику, чтобы запустить ее снова. Нет у него больше прав в этом новом государстве при этих новых правителях. Они делают, что хотят. Человек в независимой Польше больше не хозяин своего имущества, как и там, по другую сторону границы, у русских. Но вместо того, чтобы грабить награбленное у всех, как это делают в России, здесь грабят награбленное у евреев, чтобы отдать его иноверцам. Они только и ждут подходящей минуты, чтобы проникнуть в его королевство, которое колет им глаза. Малейшей зацепки им будет достаточно. Правда, закон на его стороне. Каждый может распоряжаться своим имуществом, как хочет, но это только на бумаге. Пока он будет добиваться справедливости в судах, у здешних судей, у него глаза повылезут. Будет то же самое, что и с дворцом. Легко выйти, да трудно попасть назад.