Братство волка - [92]

— Кто бы ни были эти люди, — с жаром сказал Леонс, — мы должны сделать все возможное, чтобы спасти их, если они не погибли, или по крайней мере отыскать их тела, чтобы похоронить по христианскому обряду… Я отказываюсь на время от преследования жеводанского зверя; я отыщу его следы после… А пока, барон, располагайте мной и моими людьми.

Ларош-Боассо принял с дружелюбным видом это великодушное предложение, хотя его насмешливая улыбка выдавала тайные и отнюдь не честные замыслы. Через несколько минут все разошлись, чтоб спуститься в пропасть различными путями. Легри горцы уже вытащили из пропасти, и кроме сильных ушибов, принудивших его не вставать с постели несколько дней, его падение не имело неприятных последствий.

XXII Признания

К концу того же дня барон и Леонс с охотниками возвращались, истощенные усталостью, на ферму Красный Холм. Их деятельные и опасные поиски были бесполезны. Напрасно они с величайшей осторожностью обыскали впадины и кусты у подножия каскада: тела Фаржо и Жанно не нашлись.

Однако нельзя было сомневаться, что оба они погибли; и действительно через несколько месяцев после этого происшествия один пастух нашел в потоке, очень далеко от водопада, два скелета, так крепко сцепившиеся, что их с трудом отделили друг от друга.

Приближалась ночь; снег падал густыми хлопьями, но без ветра. Это обстоятельство делало невозможным преследование волка. Свежий снег должен был скрыть следы зверя. Молодой человек, несмотря на свое мужество и силу, за этот день устал невероятно. Он с трудом добрался до фермы, где должен был найти своих людей.

Леонс и барон шли рядом, немного позади других. Несмотря на свое соперничество, они обсуждали эту охоту как союзники. Слишком многое теперь объединяло их. Леонс уважал опытность барона, хотя, возможно, ему и хотелось бы действовать независимо, не рискуя потерять лавры победителя.

Ларош-Боассо, наговорив юноше комплиментов, правда несколько иронических, и похвалив Леонса за энергичность, ловкость, усердие в поисках погибших, вдруг стал сдержанным и хмурым. Леонс заметил это:

— Вы, кажется, огорчены, барон… Надеюсь, однако, что состояние вашего друга безопасно и что на мызе о нем хорошо позаботятся.

— Легри не друг мне, — презрительно сказал барон, — это сын одного из моих поверенных, поэтому я забочусь о нем. Его ушибы не опасны, но я думал, мосье Леонс, что вам известно, как для меня важно найти целыми и невредимыми двух человек, упавших сегодня в пропасть.

— Один из них, если я не ошибаюсь, долго был на службе у графини де Баржак, а затем перешел к вам, а о другом говорят как об опасном сумасшедшем…

— Возможно ли? — перебил барон, пристально смотря на Леонса. — Неужели вы не знаете, какую роль эти два человека могут сыграть в моей судьбе?

— Я? Я совсем их не знал, лишь человеколюбие…

— Когда вы так старательно разыскивали сейчас этих несчастных, надеясь, что хоть кто-то из них выжил, я приписывал ваше усердие чувствам другого рода… Я думал, вы, как и я, хотите выяснить подробности одного весьма запутанного дела…

— Клянусь моей душой, я вас не понимаю.

— Странно, что вы, воспитанник фронтенакских аббатов и племянник приора, не знаете об уголовном процессе, который я начал против аббатства и лично против вашего дяди по поводу исчезновения молодого виконта де Варина, моего родственника… Бывший меркоарский лесничий и Жанно были единственными свидетелями, на которых я мог сослаться. И смерть их, может быть, повлечет за собой уничтожение моих притязаний. Стало быть, это происшествие очень выгодно для ваших друзей, и вы можете их поздравить.

Бедный Леонс напрасно старался понять смысл этих слов, брошенных бароном, конечно, неслучайно.

— Я не понимаю вас, — сказал он. — Я слышал о ваших прежних правах на поместье Варина, но эти права давно уничтожены и их нельзя возобновить.

Ларош-Боассо принял серьезный вид.

— Может быть, вы имеете некоторые причины для того, чтобы демонстрировать притворное неведение того, что известно всем, и не мое дело отыскивать эти причины. Однако вы признаетесь, что вам известно о приезде во Фронтенакское аббатство архиепископа Алепского, об интердикте, наложенном на все аббатство, и, наконец, о заключении в келью… одной особы, весьма близкой вам?

На этот раз Леонс был поражен.

— Постойте, — сказал он с волнением, — я действительно помню, что в тот день, когда я уезжал из аббатства, туда приехало какое-то духовное лицо… Потом угрюмые физиономии монахов, очевидное беспокойство моего дяди, а в особенности его желание, чтобы я поскорее уехал… О ради бога, барон, — продолжал Леонс умоляющим голосом, — не скрывайте от меня ничего! Какие причины могли заставить епископа так строго обойтись с добрыми монахами, а особенно с моим дорогим дядей… ведь вы, без сомнения, говорили о нем?

— Я уже, может быть, и так слишком много сказал, — ответил Ларош-Боассо с таинственным видом. — Мне не хотелось бы вас огорчать, мосье Леонс, потому что вы действительно славный молодой человек и я не распространяю на вас мою законную ненависть к этим презренным монахам… Оставим этот предмет, он неприятен для нас обоих. Смерть двух моих свидетелей, вероятно, изменит ход дела; обвинение, недостаточно доказанное, падет само собой, а меня, может быть, эти ушлые отцы обвинят в клевете… Увидим!..