Братство убийц. Звездная крепость - [15]

Спотыкаясь в этой рухляди, он приблизился к людям, сидевшим на ступеньках лестницы, ведущей к поверхности. Прежний вход был, естественно, замурован и покрыт газоном, но Лига оборудовала старательно замаскированный люк, через который можно было пробраться в темные подземелья под сверкающим городом.

Итак, тут собралось двенадцать мужчин, черты лица которых были едва заметны при слабом свете их карманных фонариков: десять руководителей нью-йоркского отделения и двое приезжих.

Лайман Ри — бледный призрак, который уже пять лет не появлялся на поверхности, совершив немыслимое преступление: он убил Стражника на глазах целой толпы Опекаемых. Он был альбиносом с кожей цвета слоновой кости и розоватыми глазами и был обречен теперь на пожизненное захоронение — белый червь, человек-крот… Другие агенты жили, как и он, в потемках метрополитена, однако никто из них не провел тут больше времени, чем он, никто не мог похвалиться таким же совершенным знанием всех закоулков. Ри и был предводителем этого отделения фантомов, которое заселяло забытое чрево Большого Нью-Йорка.

Джонсон улыбнулся, заметив двенадцатого члена, который был никем иным, как Аркадием Дунтовым, его правой рукой и ближайшим другом — человеком заурядным и с такой поразительной внешностью, что он даже не фигурировал в списке Врагов Гегемонии. Однако именно он и снабжал Лигу самой интересной информацией, предлагал самые невероятные планы (однако выполнимые!), как будто у него был доступ к какому-то таинственному, источнику знаний, о существовании которого у него в голове трудно было подозревать, учитывая его мыслительные способности. Джонсону никак не удавалось разгадать тайну этого малого, русского по происхождению, круглолицего и рыжеволосого. Однако он по праву ценил его как одного из самых ценных агентов Лиги.

Начались поклоны и приветствия, когда Джонсон влился в их компанию и уселся на пыльных ступеньках.

С угрюмым видом он сразу же приступил к делу:

— Думаю, всем вам известны последствия нашей операции на Марсе?

— Телевидение и газеты единодушно обвиняют Братство, — сказал Лаки Форман, на темном лице которого застыло выражение растерянности, превратившее это лицо в маску из эбена. — Что же произошло, Борис?

Джонсон шепотом выругался.

— Чему ты веришь, Лаки? Братство просто спасло Кустова, после чего посчитало, что будет выгоднее обвинить в покушении себя, по мнению Опекаемых, Братство настоящее проклятие. Тогда, как, по официальной версии, мы всего лишь банда мелких интриганов, подвиги которой достойны упоминания под одной рубрикой с раздавленными собаками и так далее. Если бы нам повезло, им пришлось бы сменить пластинку, но теперь…

— Так мы опять очутились там, откуда начали, — продолжал Майк Файнберг, лицо которого выражало крайнюю подавленность.

— То есть нигде, — прибавил Мануэль Гомес. — Количество вновь вступающих падает. Опекаемые становятся со дня на день все здоровее, все толще и розовеют от удовольствия. Все больше Глаз и Лучей встречается в самых различных местах. И нам все труднее заявлять о нашем существовании. Извини меня, Борис, но иногда я спрашиваю себя, не мы ли идем неправильным путем? Война стала воспоминанием, уровень жизни регулярно повышается, все счастливы и довольны… Может быть лучше распустить Лигу и приспособиться к ситуации? Спасать то, что еще можно спасти, пока есть время. Что мы на самом деле об этой демократии, за которую боремся, знаем? Может быть, это всего лишь слово. Которое ничего не значит…

— Ну, Мани, — сказал Джонсон, стараясь придать своему голосу выражение убежденности, от которой он и сам был далек. — Мы знаем, что такое Демократия. Это… это значит можно делать то, что хочешь, как хочешь, когда хочешь. Демократия, когда каждый делает то, что хочет делать, а другие или Опекун, например, не могут в любое время прийти и указать ему, что он должен делать.

— Если каждый будет делать, что хочет, — возразил Гомес, — то что же произойдет в случае столкновения интересов?

— Э-э… большинство решает, естественно, — сказал Джонсон уклончиво. — Большинство выступает за всеобщее благо.

— Я не вижу, чем же это отличается от Гегемонии.

Джонсон нахмурился. Этот вид дискуссии не мог привести ни к чему хорошему. Когда Гегемония будет низвергнута, настанет время пожинать плоды победы и спорить об истинном характере Демократии. Но впереди еще бездна дел. И самым главным в данный момент было действие. А если слишком долго рассуждать о последствиях, то дело будет стоять на месте.

Лайман Ри решил, как мог, сформулировать мысли Джонсона.

— Не время заниматься болтовней, — оборвал альбинос дискуссию. — Вот уже пять лет я гнию и этих подземельях, а таких, как я, сотни. Демократия, это когда можно будет увидеть свет. Для меня это именно так, а если для вас нет, то мне наплевать!

— Лайман абсолютно прав, — поспешил откликнуться Джонсон. — Все мы гнием в том или ином месте. Демократия это свет, и мы еще не можем знать точно, что нас ожидает, поскольку мы ее не видели. А мы не дождемся ее, пока не опрокинем Гегемонию. Теперь надо подумать о будущих выступлениях.