«Братская могила экипажа». Самоходки в операции «Багратион» - [53]

– Мой ротный в первом бою три «панцера» уделал. Легкие «Т-1» и «Т-2» от наших снарядов как свечки вспыхивали, башни срывало. Только немцы быстро реагировали. Вместо противотанковой «колотушки», так они сами свою 37-миллиметровку называли, появились чешские пушки и немецкие 50-миллиметровки. Особенно «полусотка» сильная была. Я уже не говорю про самолеты. Гонялись за нами, бомбы с пикирования едва не под гусеницы швыряли. Прямые попадания редко случались, а «БТ-7» и другие легкие машины осколками выбивали и взрывной волной. У нас от полка через неделю четверть машин осталась. Многие в здешних болотах вязли, подшипники плавились, гусеницы рвались. А возиться с ними некогда, немцы напролом шли.

Сам Ваня Марфин угодил в переплет недалеко от села Ольховники. Остатки полка отступали. Заканчивались снаряды, да и горючего почти не оставалось. Запомнил, что удачным выстрелом подожгли немецкий танк «Т-3», а затем словили снаряд в борт. Ротный успел еще раза два выстрелить, но машина уже горела.

– Что с ребятами стало, не знаю, – продолжал свой рассказ сержант. – Наверное, погибли. Я оглушенный вылез. Хотел нырнуть в лес, а в пяти шагах немецкий «панцер» остановился, «Т-3». Точно такой же мы десяток минут назад уделали. Фрицы высунулись, морды обозленные, а один смеется. Ну, думаю, раздавят меня в лепешку. Затем механик вылез, а в руках монтировка. Ясно, башку проломят! Снял я свой танкошлем, чтобы долго не мучиться, а фриц что-то сказал по-немецки и монтировкой меня по ноге. Я от боли как собачонка заскулил. А остальные морды наблюдают, как у меня перебитая нога болтается. Затем по второй ноге врезал и по обеим рукам. Потерял я сознание, а когда очнулся, они танк заводят и мне рукой машут: «Будь здоровым, Иван!»

– Вот, твари! – не выдержал Захар Чурюмов. – Давить их надо, а мы пленных считаем. Ну, а дальше что было?

– Сплошная боль, все тело огнем горит. Обе ноги он мне перебил, а руки как-то действовали. Километра три до деревни я за вечер и ночь одолел. Полз, извивался, то кричал, то скулил, на помощь звал. Добрые люди подобрали, промыли раны, шины наложили, перевязали. До осени пластом лежал, все воспалилось, думал, умру. Бабенка одна выходила, стали жить как муж с женой. Дочка у ней от погибшего мужа, и вторая в прошлом году от меня родилась. Привыкли ко мне. А под Ульяновском у меня законная семья, сын подрастает. Вот такая история…

Чурюмов и Карелин переглянулись. Что тут скажешь?

– Чего в партизаны не пошел? – наконец обронил капитан Чурюмов. – Ты сержант Красной армии, присягу давал, а получается, всю войну под бабским подолом просидел.

– Думаете, все так просто? – непонятно усмехнулся Иван Марфин. – Летом в сорок втором хотел уйти. А мне говорят, какой из тебя партизан? Я тогда хромал сильно.

– Ну а позже?

– А позже меня начальник волостной полиции предупредил: уйдешь в лес – жену и стариков ее на воротах повесим, а детей в лагерь. Пусть немцы что хотят с ними делают. К себе в полицаи звал, грозил. Я хромым прикидывался, увильнул.

– Герой, значит? – подошел Алесь Хижняк – Тебе грозили, а ты все равно дома сумел отсидеться.

– Помолчи, Алесь, – оборвал его Павел Карелин. – Тебе, Иван, надо к нашему «смершевцу» Артюхову идти. Он будет решать, что и как.

– В лагерь небось загонит.

– Не знаю. Но обниматься с тобой не будет. Может, вникнет, отправит на комиссию в военкомат. Танк-то сумеешь водить? Не забыл еще, где педали?

– Если возьмут, буду воевать как положено.

Представитель СМЕРШа капитан Артюхов к судьбе танкиста Марфина сочувствия не проявил:

– Три года от войны прятаться! И не надо бабой и детьми прикрываться. Здесь мальчишки в партизаны уходили, которые не знали, с какого конца винтовку заряжать. Ничего, научились. А ты, сержант-танкист, решил в сторонке отсидеться.

Ивана Марфина и двоих местных жителей, подозреваемых в связях с немцами, увели под конвоем для отправки в фильтрационный лагерь.

– Зря Артюхов с ним так, – высказал свое мнение Паша Карелин. – Мужика искалечили, до сих пор хромает. Можно было по-человечески поговорить.

– По-человечески? – зло оборвал товарища Захар Чурюмов. – А ты не слышишь, как по дворам бабы воют? Это они со своими мужьями и сыновьями прощаются. Вон в том дворе парня и девушку вместе хоронить собрались. Не успели тебе рассказать их историю?

Весной сорок четвертого года немцы предприняли самое сильное наступление на партизан Белоруссии. Приближались советские войска, а партизанское движение в республике приобрело огромный размах. И с каждым днем оно все больше активизировалось, создавая для вермахта проблему фронтового масштаба.

Немецкие войска по дорогам могли передвигаться лишь большими группами и только днем. Взрывались мосты, воинские эшелоны, были парализованы целые участки железной дороги.

Карательные операции против партизан проводились и раньше. Однако на этот раз немецкое командование подключило все имеющиеся силы. В том числе полицейские батальоны, эсэсовские части и даже дивизии, следующие на фронт. Широко использовалась авиация, бронетехника.

Многие партизанские отряды оказались в блокаде. Измотанные непрерывными боями, оставшись без боеприпасов, командиры отрядов, чтобы спасти своих людей, пошли на крайние меры.