Брат мой, ящер - [30]

Мадам Кипнис, как про себя называла Ирину Сергеевну Ольга Никаноровна, упрашивать себя не дала и тут же согласилась, предупредив, что без соблюдения библейских заповедей исцеление невозможно.

Ольга Никаноровна даже обиделась, хотя, конечно, вслух этого не высказала. Довольно смешно, чтобы не сказать большего, когда некрещеная, да к тому же с фамилией Кипнис, говорит ей, верующему человеку с крестом на шее, о заповедях. Ей, Ольге Никаноровне, говорить о заповедях! Это ж надо такой наглости набраться, а еще доктор наук. Сразу видно, какой она доктор и каких наук. Может, в своих митохондриях она и разбирается, но уж не в людях. И подавно не в заповедях.

Знахари и то лучше лечат. Травы там какие-то дадут, заговор скажут, а мадам до таких пустяков не опускается. И слова не сказала, только посмотрела на нее, мол, если будете соблюдать заповеди, все будет нормально. Хотите, говорит, я вам листок с ними дам, я их почти сотню напечатала. Это ей-то! Листок, видите ли, она напечатала! Спасибо, мадам Кипнис, что снизошли к простому человеку. Глаза открыла на божьи заповеди. Вот стерва самоуверенная, ничего не скажешь.

От злости по пищеводу ее поднялась волна жгучей изжоги. «Рени» принять, что ли, так не пройдет. Не только не помогла ей, самозванка некрещеная, пожалуй, еще хуже стало.

Целительница, такая же она целительница, эта мадам Кипнис, как она сама — укротительница тигров. Но так этого оставить нельзя, не по-божески это — дать ей спокойно калечить людей. В суд бы, конечно, подать надо, а, может, в прокуратуру, но начнется волынка, адвокаты там всякие, одни расходы, а у нее в отличие от мадам лишних денег нет.

Жалко времена нынче какие-то странные. Раньше она бы знала, куда пожаловаться, — прямым ходом в партком института. Мол, называет себя ученой, а сама морочит людям голову всякими суевериями, да еще, говорят, за деньги. Быстренько ее бы в оборот взяли, а скорее всего и выперли бы. Вместе со всеми ее митохондриями.

Она вспомнила последнего секретаря парткома Епишева, он еще все время эту перестройку поносил. Так заходился, что прямо красными пятнами шел от негодования. Вы еще посмотрите, чуть не кричал, что они со страной своей гласностью сделают. Вот он мужик был строгий, но справедливый, чуть какая жалоба от честного сотрудника — а она, слава Богу, в институте без малого тридцать лет отработала, и ни одного выговора, — тут же расследование начинал. Всех на чистую воду выводил, доктор или кандидат — ему на все звания было наплевать. Где он, интересно, жив еще?

Придется, видно, к директору института идти. Человек он солидный, представительный, ничего не скажешь, как-никак членкор, но какой-то уж очень квелый. Нет, чтобы кулаком стукнуть и призвать к социалистическому порядку, хотя какой теперь порядок и какой социализм?

Сказать — одно дело, он, поди, только поморщится, мол, какое я имею к этому касательство, если кто-то там вас заговаривает. Член-корр, видите ли, ин-телли-генция! Нет, лучше написать жалобу по всем правилам. Тогда просто так от нее не отмахнешься.

Ольга Никанорова вздохнула, взяла листок бумаги и села писать жалобу.

— Ирина Сергеевна, — Маша прямо коршуном на нее налетела — так дело не пойдет.

— О чем ты, Машуня? Что не пойдет?

— Надо как-то упорядочить исцеление. А то скоро уже в туалет сходить нельзя будет, весь институт нас на части рвет. А правда, что вы? А правда, что все болезни? Да что институт, скоро со всего города пациенты нас в осаду возьмут.

Ай да Маша, улыбнулась Ирина Сергеевна новому темпераменту и новому напору Маши. И впрямь — другой человек.

— К тому же, — продолжала Маша, — Миша говорит, что с нашим народом так нельзя…

— Как так?

— Бесплатно. Мол, не в нашем это характере. У нас менталитет другой. С одной стороны, мы на халяву всегда бросаемся. С другой — она же всегда заставляет подозревать обман.

— Ну, раз сам Миша говорит… И что он предлагает? Вместо заповедей прейскурант ввести?

— Вы смеетесь, но он ведь не со зла. Он человек порядочный.

— И все-таки, что он советует? Не помогать людям, если они не готовы заплатить как следует?

— Он не знает, и я, честно говоря, тоже не знаю, но в одном я с ним согласна: сначала надо присмотреться к человеку, решить, что он из себя представляет, а потом уже исцелять.

— Может, в этом что-то и есть. Надо подумать.

Зазвонил телефон, и Маша взяла трубку:

— Федоровская слушает. А, здрасьте, Марья Петровна, обязательно передам, она как раз рядом. — Маша повернулась к Ирине Сергеевне: — Шеф просит зайти.

— Сдается мне, что разговор у Пышки будет продолжением нашей дискуссии, — вздохнула Ирина Сергеевна.

Директор института Виктор Феликсович Пышкало, которого, естественно, весь институт звал за глаза Пышкой, поздоровался с Ириной Сергеевной и, в духе времени, вышел из-за стола ей навстречу.

— Здравствуйте, Ирина Сергеевна, садитесь, прошу вас. — Он подергал себя за пышные усы. — Поверьте, разговор, который нам предстоит, мне в высшей степени неприятен, но я получил жалобу от старшего лаборанта Стрельцовой, а вы ее знаете, так просто от нее не отделаться. Вы, вероятно, догадываетесь, на что она жалуется?