Брат мой Каин - [168]

Энид Рэйвенсбрук сидела с каменным пепельно-серым лицом, выражавшим невыносимую боль, словно на нее обрушилась трагедия, которой она давно опасалась. Временами женщина исподволь смотрела на мужа, но лицо ее при этом не менялось, оставаясь столь же непроницаемым. Сам Рэйвенсбрук ни разу не обернулся к жене. Возможно, у него не хватало духу заглянуть ей в глаза.

Женевьева Стоунфилд больше не могла плакать, однако она сжала руку Тайтуса Нивена так крепко, как будто боялась упасть, если б невзначай отпустила ее.

– Мистер Николсон… – поторопил свидетеля Рэтбоун.

Горацио испуганно моргнул.

– У меня разрывалось сердце, когда я смотрел на страдания Энгуса; мне не раз хотелось обратиться к лорду Рэйвенсбруку и замолвить за него словечко, но я опасался, что такой поступок не приведет ни к чему хорошему. Мое вмешательство могло заставить его относиться к мальчику с еще большей строгостью. Он бы, чего доброго, решил, что Энгус пожаловался мне, расценив это как проявление трусости и неверности к нему лично.

– Я понимаю. – Перед мысленным взором Оливера встала картина столь нестерпимых страданий, что ему не удалось найти более сильных и подходящих слов. Что должно было скрываться под внешней порядочностью и откровенностью Энгуса? Мог ли он когда-нибудь простить Рэйвенсбруку эти полные мучений годы?

Коронеру, который не только не пытался прервать речь свидетеля, но даже ни разу не взглянул на часы, всем своим видом выражая глубокое участие, теперь все-таки пришлось обратиться к обвинителю:

– Мистер Рэтбоун, какой бы печальной ни казалась эта давняя история, она тем не менее никак не связана с гибелью Кейлеба Стоунфилда. Вы сами наверняка это понимаете. Показания мистера Николсона относятся исключительно к Энгусу.

– Потому что он никогда не встречался с Кейлебом, – ответил Оливер. – Позвольте мне пригласить мою последнюю свидетельницу, сэр. Она объяснит нам все до конца.

– Надеюсь, ей удастся это сделать, мистер Рэтбоун, иначе может показаться, что вы лишь разбередили наши чувства и бесцельно потратили наше время.

– Я сделал это вовсе не бесцельно, уверяю вас. Приглашаю мисс Эбигейл Рэтчетт, – объявил Оливер.

Мисс Рэтчетт оказалась очень полной женщиной с черными волосами: цвет их был довольно неестественным, если учесть, что ей было никак не меньше семидесяти пяти лет. Однако, несмотря на плохой слух, эта дама держалась довольно уверенно и рассуждала вполне здраво. В ее сторону устремились нетерпеливые взгляды зрителей.

– Вы являетесь медсестрой, мисс Рэтчетт? – задал Рэтбоун первый вопрос, четко выговаривая каждое слово. При этом голос его звучал немного выше и громче, чем обычно.

– Да, сэр, и еще я акушерка. По крайней мере, занималась этим раньше, – ответила свидетельница.

Лицо коронера сразу сделалось жестким. У Гуда вырвался похожий на стон вздох. Но Оливер не обратил внимания ни на того, ни на другого.

– Вы оказывали помощь мисс Элис Стоунфилд, когда у нее в октябре тысяча восемьсот двадцать девятого года родились два мальчика, чьим отцом был Финис Рэйвенсбрук?

Рэтбоун посмотрел на Майло Рэйвенсбрука. Лицо его теперь сделалось мертвенно-бледным.

– Я помогала ей, сэр, – ответила мисс Рэтчетт. – Но у нее были нормальные роды, как и любые другие, – никаких близнецов, сэр, только один ребенок. Мальчик… миленький такой. Вполне здоровый. Она назвала его Энгусом.

В зале мгновенно воцарилась мертвая тишина.

– Что вы сказали? – переспросил Оливер.

Коронер подался вперед, вперив в свидетельницу пристальный взгляд.

– Мадам, вы отдаете себе отчет в собственных словах? Здесь находятся люди, видевшие как Энгуса, так и Кейлеба! – воскликнул он.

– У нее родился один ребенок, сэр, – повторила Эбигейл. – Я видела это сама. У мисс Элис был один ребенок. Я помогала ей его нянчить. Он рос на моих глазах, пока его бедную мать не убили. А через год и Финис Рэйвенсбрук умер где-то за границей. Потом бедного малютку взял к себе его дядя. Ему было всего пять лет, и он очень страдал от тоски. У отца никогда не находилось времени, чтобы с ним заниматься. Он так и не признал его своим сыном, да и его мать он никогда не любил. – Лицо старой женщины выдавало ее отношение к Финису Рэйвенсбруку.

– Ваши слова лишены всякого смысла, мадам! – в отчаянии закричал коронер. – Если у нее был только один ребенок, откуда тогда взялся Кейлеб?! Кем он был? И кто убил Энгуса?

– Об этом мне ничего не известно, – невозмутимо ответила Рэтчетт. – Но я знаю, что у нее родился только один мальчик. Однако я на собственном опыте убедилась, насколько сильно у детей развито воображение! Мне пришлось ухаживать за маленькой девочкой, которая выдумала себе подружку по имени Мэри. Если она делала что-то не так, то говорила, что в этом виновата Мэри, а не она. Она была хорошей, а Мэри – плохой.

– Обычное оправдание для ребенка, – заявил дознаватель. – У меня тоже есть дети, мадам. Мне не раз приходилось слышать подобные рассказы.

Преподобный Николсон поднялся с места.

– Прошу прощения, сэр. – Он обратился к коронеру вежливо и вместе с тем твердо. – Но не могло ли случиться так, что мальчик, чувствуя себя несчастным и отверженным, страдая от ощущения невыполненного долга и от одиночества, создал для себя что-то вроде второго «я», человека, который брал бы на себя вину за его проступки и который в то же время был бы вправе ненавидеть дядю не меньше, чем ненавидел его он сам?