Брат и сестра - [65]

Димочка Кутырин сказал с места:

— Неужели нам еще надо читать лекции о вреде табака и списывания?!

После Косачевой Зоя предоставила слово новенькой ученице Любе Пастуховой.

У этой девочки все, кроме глаз, было желтовато-белесого, хрупкого цвета: обильные пышные волосы, заплетенные в толстую короткую косу с кремовой лентой, очень бледное лицо с как бы обесцвеченной, прозрачной кожей, позволяющей видеть голубые жилки, разветвляющиеся, как реки на географической карте, на висках, под глазами и на открытой худенькой шейке. Брови у Любы скорее угадывались, нежели существовали в действительности. Тем удивительнее были среди ее редких, белесых ресниц большие, очень темные глаза с пристальным взглядом, словно все ее существо, такое хрупкое и непрочное, только и держалось на этих глазах.

Мать Любы, работавшая художницей на текстильной фабрике, нарочно подчеркивая отсутствие ярких красок во внешности дочери, одевала ее строго в тон: Люба всегда носила светло-серую блузку, песочного цвета короткую юбочку и бежевые туфельки с чулками тусклого золотистого колера.

— Вопрос о подсказывании и списывании совсем не такой простой, как некоторым из нас кажется… — начала она тоненьким, как ниточка, голосом, и в классе сразу стало очень тихо, и до самого конца выступления Любы Пастуховой ей никто не помешал, словно каждый боялся чем-нибудь повредить столь хрупкому существу.

В ее выступлении была какая-то странная смесь наивности со зрелым благоразумием — «совсем как у взрослых».

Она говорила:

— Человек приходит в школу… Мы пришли в школу не только для того, чтобы усваивать науки, изучить разные предметы, но мы пришли также и для того, чтобы научиться товариществу и дружбе, потому что дружба — это такое удивительное чувство, — здесь голос у Любы Пастуховой задрожал, как слабый огонек на ветру, — такое удивительное чувство, которое облагораживает человека. В нашей школе, из которой я сюда приехала, был замечательно дружный коллектив, мы боролись за успеваемость и добились хороших результатов. Мы помогали товарищам и не боялись помогать им во время диктантов и классных сочинений. Это не мешает дружбе, а совсем даже наоборот, потому что у нас было такое обязательное правило: если ты подсказал, как надо писать слово, то ты потом, после урока, обязан подойти к доске с тем, кому ты подсказал, и заставить его написать это слово на доске несколько раз. Но это еще не все. На другой день ты обязан проверить: запомнил ли он, как пишется слово, и выучил ли он грамматическое правило? Вот это у нас называлось дружба и товарищеская помощь! Я считаю, что Космодемьянская оттолкнет от себя товарищей, если будет ревниво, как скупой рыцарь, беречь свои знания только для себя.

Выступление Любы Пастуховой произвело впечатление. Оно многих задело за живое. Ей усиленно аплодировали Косачева, Шварц, Уткина, Терпачев; Ната Беликова тоже похлопала, но, взглянув на Зою и увидев, что Зоя не аплодирует, убрала руки под парту.

Пастухова отнеслась равнодушно к шумному одобрению, приняла его как должное и скромно опустилась на свое место, аккуратно расправив юбку, и, подложив под себя обе свои ладони, села на них, — так сидеть теплее, а она все время зябла.

Пришла наконец очередь высказаться Люсе Уткиной.

— Терпачев совершенно прав… — начала было она, но ее тотчас же заглушили голоса возмущенных товарищей:

— В чем он прав?

— Что нахамил Язеву?!

— Напился пьяный!

— Дезертировал!

Лицо у Люси покрылось снова пятнами и стало некрасивым от раздражения. Но крики не смутили ее, а только лишь заставили закричать громче:

— Не перебивайте меня! Если бы вы не перебивали, то догадались бы сами, что я хочу сказать. Я хотела сказать, что Терпачев прав, считая Космодемьянскую главной виновницей…

— Витька прав, что знает так много анекдотов? — сказал Петя Симонов.

Раздался смех.

Зоя поднялась и сказала:

— Товарищи, я не боюсь критики. Я не нуждаюсь в такой защите, которая мешает нам организованно проводить собрание.

Повернувшись к Уткиной, Зоя сказала:

— Продолжай!

— Конечно буду продолжать! — сказала Уткина, метнув в нее недобрым взглядом. — Я давно уже хотела сказать, что Космодемьянская зазналась. Какой же это комсомол: с одними советуется и дружит с ними, а других презирает. Скажи, Шварц, — спросила Уткина, повернувшись к сидевшим сзади, — Космодемьянская советовалась когда-нибудь с тобой?

— Нет!

— Ас тобой, Ната, советовалась когда-нибудь Космодемьянская о работе в саду, приглашала тебя на совещание?

Ната Беликова смутилась, не зная, как ей поступить; потупившись, она невнятно пробормотала:

— У меня мама болеет, я бы все равно не могла совещаться.

Сообразив, что у нее ничего не получилось с ответом, она еще ниже опустила голову и ни на кого не смотрела. А Петя Симонов громко сказал, имея в виду ее всегдашнюю позицию между двух стульев:

— И нашим — и вашим!

Уткина продолжала:

— Космодемьянская любит громкие фразы. Конечно, говорить она умеет. Говорит всегда ужасно правильно, а что толку? Когда дело дойдет до настоящих трудностей, тут красивыми словами не поможешь, тут надо уметь организовать. А потом, что такое работа в саду? Это просто несчастный эпизод нашей жизни! А главное в нашей жизни — учеба. Хотела бы я знать, кто посмеет сказать, что Терпачев и Уткина когда-нибудь учились плохо?