Брат и сестра - [51]

Нет, на участок девятого «А» Иван Алексеевич не торопился!

Большинство ребят работали с увлечением. Как раз против школы находилась трамвайная остановка. Ожидающие трамвая или просто прохожие подходили к ограде и сквозь решетку смотрели на то, что творится на участке: их тянула сюда непреодолимая потребность хотя бы на несколько недолгих мгновений омолодить свою душу, вспомнить свое детство и юность, вновь докопаться в самом себе до никогда не ржавеющей сердцевины; хотелось опять с первоначальной свежестью и остротой, с ничем еще не оскверненной радостью ощутить приход на землю весны.

Некоторые из подошедших на минуту к ограде узнавали среди школьников своих детей. Ах, как бы им хотелось в такой солнечный, сияющий день вместе с ребятами взять в руки лопату или грабли и покопаться в земле!

Многим из тех, кто смотрел сюда, в будущий школьный сад, испытывая одновременно и грусть и радость, не очень вдумываясь в то, что здесь происходит, казалось со стороны, что эта азартная, дружная работа ребят на участке — нечто однородное, единое целое и что школьники давно уже приноровились в работе друг к другу.

Маленькая старушка в чистеньком беленьком платочке устало прислонилась к ограде и, не отрывая помолодевших глаз от всего, что сейчас взбудораженно, шумно копошилось вокруг школы, так и сказала:

— Один к одному — как пчелки гудят! Милые вы мои, сколько же здесь вас! Только бы не было проклятой войны!

Но как сложен и разнообразен был этот мир школьников не со стороны, а в самом своем существе! Крепко связанный невидимыми нитями в единое целое, он, как всякий живой организм, был полон внутренней борьбы. Чего только здесь не найдешь, если пристальнее в него вглядишься: добрый совет, взаимная выручка и тут же — озорное лукавство, борьба самолюбий, азартное соревнование, иногда зависть и ревность, горячая дружба, а рядом — недоброжелательность, порою и вовсе вражда, первая влюбленность и ревность… Некоторые группы работали молча, сосредоточенно, в других то и дело раздавался хохот; в каждом классе находились свои балагуры-весельчаки и тут же — хныкающие нытики и обиженные скептики. Одни группы справлялись с заданием ловко и споро, им сопутствовала удача, в других — работу тормозили неуверенность и разнобой.

В каждом классе, как бы коллектив ни был дружен и спаян в единое целое, всегда существует свой центр притяжения сил — ученик или ученица с наиболее волевым, ярким характером. Иногда таких учеников двое-трое, и тогда между ними, неосознанно и незримо, а порой совершенно открыто, происходит ревнивая борьба или же дружелюбное, веселое соревнование.

Так было и в девятом «А».

Очень скоро, после того как класс принялся работать на своем участке, соотношение сил стало ясным. Внешне все ребята, казалось, равномерно распределились по всему участку, но внутри коллектива, — и это чувствовал и знал каждый, — существовало два центра притяжения: одна часть тянулась к Зое Космодемьянской и Лизе Пчельниковой, а другая к Люсе Уткиной и Виктору Терпачеву. Это сказывалось на каждом шагу, во всем — во взаимной помощи, в разговорах и в шутках.

Терпачеву, как только он вместе с Люсей Уткиной пришел на участок, сразу же не понравилось, что придется возиться с мусором. Он протяжно свистнул и сказал:

— Так, значит, мы целый день будем увязывать битый кирпич с основами дарвинизма?

Кругом раздался смех.

Терпачев и не сомневался, что сказанная им фраза всех рассмешит. Он привык к успеху.

Учился Терпачев всегда ровно: как стал в пятом классе круглым отличником, так с тех пор, из года в год, ниже этого уровня не спускался. За что бы он ни принимался, почти все ему удавалось, и, казалось, без особого труда. Он имел хороший голос: пел и декламировал; без его участия не проходил ни один спектакль на школьной сцене, ни один концерт. Терпачев готовился стать актером. Большинство ребят, кто его знал близко, были уверены, что и это ему удастся. Терпачев обладал, по их мнению, всеми данными: рост, голос, смелый взгляд зеленовато-карих, немного навыкате глаз и умение непринужденно, одинаково уверенно держать себя и с маленькими и с большими.

По воскресеньям Терпачев занимался в театральной студии, в одном из переулков на Арбате. Вместе с ним посещал студию и Яша Шварц, мечтавший о комических ролях, низкорослый, добродушный юноша с неустойчивым характером. В классе он сидел на парте сзади Терпачева и Люси Уткиной. Яша, как тень, всюду следовал за Терпачевым. До восьмого класса они сидели на одной парте, были неразлучны, и если расставались на перемене, то уже через несколько минут в коридоре раздавался вопрошающий голос одного или другого: «Где Шварц?», «Никто не видел, где Виктор?» За то, что они всегда ходили вместе, их прозвали «Бобчинский и Добчинский».

Но равенства между этими приятелями никогда не было. Шварц неизменно находился у Терпачева в подчинении: то сторожил его портфель, пока Виктор, по дороге из школы домой, ввязывался где-нибудь в игру в футбол, то бежал куда-нибудь с его поручением, а при совместных дежурствах Шварц выполнял за Терпачева почти все обязанности. И все это он с давних пор делал легко, под флагом неразлучной дружбы и братского тяготения обоих к театральному искусству. Постепенно даже внешность Шварца приспособилась к подчиненной роли: с его узкого, продолговатого, с тонким хрящеватым носом лица никогда не исчезала робкая улыбка, как бы говорящая: «Не надо меня обижать — я маленький». При этом он имел привычку переступать на одном месте с ноги на ногу, потирая руки, словно ему постоянно было холодно.