Брат и сестра - [49]

— Хорошо-то как, Аким Гаврилович!

— Так уже время, Иван Алексеевич, — шестнадцатое число, апрель! Тепло, сухо!

Язев начал осматриваться вокруг себя, как будто до этой минуты он ничего и не замечал. Аким Гаврилович спросил его:

— Как скажете, Иван Алексеевич, насчет соображения относительно войны?

Язев развел руками и, словно после очередного упражнения по лечебной физкультуре, сделал глубокий вдох. Он высоко поднял брови, и от этого лицо у него сделалось таким, как будто он был в чем-то виноват. Опустив руки, он спросил:

— В зоопарке видел когда-нибудь удава?

— Три метра шесть сантиметров, — сказал Аким Гаврилович. — При мне кролика затянул в свою утробу, как насос.

— Так вот, кролика он будет переваривать очень продолжительное время. В этот период он совершенно безопасен. Можно предполагать, что то же самое происходит теперь и с Гитлером. Только метражу этого удава, конечно, другой: проглотил Францию, Бельгию, Голландию, Норвегию… — Язев смотрел на Акима Гавриловича все с той же дружелюбной улыбкой, ожидая, что тот скажет. Но тот молчал, и продолжать пришлось самому же Язеву. — Не правильно ли будет нам с тобою, Аким Гаврилович, предположить, что теперь Гитлер будет все это долгое время переваривать? Ты понимаешь, сколько он хапанул угля, металла, заводов, фабрик или хотя бы того же молочка в Голландии?!

— Иван Алексеевич, — сказал торопливо Аким Гаврилович, — Гитлер — это гад совсем не той породы. Такую змею сколько бы ни поили молоком — от этого у нее только больше будет яда.

Глаза у Ивана Алексеевича расширились и заблестели, — тронутый меткими словами, он с благодарностью и удивлением взглянул на собеседника. А тот продолжал:

— Мне Петр, сын, сказал, будто уже Америка встревает? Ну и черт с ними, пускай воюют, а нам, Иван Алексеевич, я считаю, сегодня огород пахать надо — земля поспела.

— Паши!

— В таком случае, разрешите сына взять, — пускай слепого в борозде поводит.

Как раз в это время около складского сарая раздался лязгающий стук железа о железо. Повернув голову в ту сторону, Иван Алексеевич увидел, как Петя вместе с Ярославом Хромовым накладывают на носилки лопаты и грабли.

— Нет, — сказал Иван Алексеевич, — устраивайся, Аким Гаврилович, сам, как сумеешь. Сегодня твоего Петю нельзя отрывать от товарищей. Сегодня у нас большой праздник — вся школа берется за лопату. Ты Некрасова учил в школе?

— Ну, а как же! — ответил Аким Гаврилович и, поражая Ивана Алексеевича догадливостью, вдруг стал читать наизусть, улыбаясь от сильного смущения и от этого становясь неожиданно похожим на огромного, неуклюжего школьника:

Идет, гудет Зеленый Шум,

Зеленый Шум, весенний шум!..

Как молоком облитые,

Стоят сады вишневые… —

И, сразу же оборвав себя, он радостно встрепенулся: — А вот и Василий Петров уже вышел!

За решеткой сада мелькнула во дворе фундаментально плотная и вместе с тем очень подвижная фигура директора школы, Василия Петровича Ярикова.

— Пойду к нему, — сказал Аким Гаврилович, — может, наряд даст какой: либо кусты возить из Тимирязевского питомника, либо навоз с птичьей фермы. А пахать можно и завтра. Или, в случае чего, слепого коня в борозде поводит Марфа Филипповна, она у вас сегодня выходная.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Раньше других начали появляться на участке ребята из младших классов: они проходили в калитку сада по двое, по трое, а потом потянулись сплошной цепочкой, толпясь у входа, как пчелы в летке улья.

Постепенно появились и старшие — из восьмых, девятых, десятых классов.

Девочки, несмотря на то что предстояло вскапывать землю и выносить с участка всякий мусор, оделись ради выходного дня поярче: среди однообразно, по-будничному одетых мальчиков замелькали цветные майки девочек и джемперы узорной вязки или же только что проглаженные горячим утюгом легкие летние кофточки; в волосах то у одной, то у другой мелькнет цветная лента, вплетенная в косу или же стягивающая отдельную прядку на виске; у них как-то ярче, чем у мальчиков, горели на солнце алые пионерские галстуки.

Пока собрались еще не все и работа не начиналась, на участке все больше и больше нарастал непрерывный гул — разнобой радостно возбужденных голосов и взрывы внезапного смеха; кто-то требовал общего внимания, пытался что-то сказать, но его никто не слушал; а рядом девочки из шестого «А» затеяли игру в «кошки-мышки»; восьмой класс, став в кружок, затянул «По долинам и по взгорьям»; седьмые вздумали пустить в ход футбольный мяч, быстро у них отобранный классным руководителем.

Шура Космодемьянский кинулся было за мячом, точно его, помимо воли, рванула в сторону какая-то посторонняя сила, но и он вовремя обуздал себя, вспомнив, что как раз ведь этого Зоя боялась: ребята найдут какое-нибудь развлечение и работа будет сорвана.

В это время в бурном, никем не управляемом оркестре звуков произошла какая-то заминка, что-то изменилось на участке, стало тише. Шура посмотрел в ту сторону, куда были направлены взгляды большинства ребят. Оказывается, появился директор.

На центральной дорожке происходило летучее совещание: несколько классных руководителей окружили директора и стоявшего рядом с ним Ивана Алексеевича. На ярком солнце, под открытым небом, особенно резким становился контраст между высоким, улыбающимся, добродушно-жизнерадостным директором с его розовощеким здоровьем, свежевыбритой, сверкающей, как начищенный шар, головой и маленьким, затерявшимся в группе педагогов Иваном Алексеевичем Язевым: его сосредоточенное острое лицо не только не оживало от весеннего солнца и безоблачного неба, а, наоборот, казалось сегодня особенно болезненным, изжелта-бледным.