Брат гули-бьябона: Рассказы и повести о снежном человеке. Том II - [81]
С такими мыслями, помнится, я и уснул под монотонное научное повествование Кэнта. Во сне мне удилось, что я вместе с Чо и Аа иду по городу Свердловску. Чо — в модном костюме, в ботинках, при галстуке, который ему чрезвычайно мешает. Аа держится за него под руку, но почему-то босая: наверно, не нашлось ничего подходящего из обуви на высоком каблуке. Все трое мы пересекаем улицу, чуть не попадаем под трамвай, еле слышно зазвеневший, и Аа шепчет мне на ухо:
— Гу! Гу!..
«Гу» означает опасность. Я невольно проснулся, быстро сунув руку в карман за своим ножом. Ножа не оказалось, я его забыл в старых штанах. Кругом было тихо. Светало. Продрав глаза, я осмотрелся.
Невдалеке стоял Кэнт со связкой каких-то блестящих предметов в руке. А в нескольких шагах от него за огромным камнем притаились Чо и Аа. У Чо было такое страшное выражение лица, что у меня мурашки по спине побежали.
— Гу! Гу! — тихо подавала мне сигнал Аа.
— Уот ду ю ду? Что вы делаете? — закричал я Кэнту неожиданно для себя по-английски.
Кэнт подошел ко мне, бледный и дрожащий. Он сел рядом, обнял меня за плечи свободною рукой. И я с ужасом увидел, что у него целая связка стальных наручников — кандалы не кандалы, но специально сделанные кольца на прочных цепях.
— Молодой человек, — торопливо заговорил Кэнт.— Не будем медлить. Нам с вами надо доставить эту пару йети в Европу живыми. Это в десять тысяч раз эффективнее, чем привезти шкуры. Шкуры могут быть поставлены под сомнение: снежный человек или нет? А живые экземпляры!.. Это понимаете, что такое? Это будет наша с вами слава, как ученых, путешественников, следопытов! Это богатство. Вся Европа будет у наших ног! Все газеты мира заговорят о нас!.. Вся Европа!..
— Зачем мне Европа? — спросил я. — Мне надо на Урал, скоро начало учебного люда, а у меня хвост по спецкурсу, надо зачет сдавать…
Помнится, я говорил ему еще что-то подобное, неуместное: настолько был поражен его предложением. Я категорически отказался полонить гули-бьябонов. Ну как я мог предать моего родного Чо, который не однажды выручал меня из беды?
Но Кэнт не унимался. Он заклинал меня помочь ему захватить хотя бы одного. Сам он не сумел одеть наручники: гули-бьябоны очень чутки к опасности. А мне, по мнению Кэнта, сделать это было бы легче легкого.
— В конце концов вы русский и большевик, — увещевал меня Кэнт. — Разве не в ваших интересах доставить цивилизованному миру самое веское и живое доказательство правильности учения Дарвина о происхождении человека?
Из-за дальнего хребта, что обрамлял долину, в которой мы сидели, взошло малиновое солнце. Я с содроганием в душе смотрел на связку стальных наручников, брошенных Кэнтом наземь. Красные солнечные лучи пронизывали воздух почти горизонтально, и темно-алые блики засверкали на кандальном металле. Казалось, наручники обагрились кровью.
— Как можно? — сказал я Кэнту. — У этих живых существ нет ничего. Ни крова, ни богатства, ни материальных благ. Даже нет одежды. Ни-че-го! Единственное, что у них есть, — это свобода. И вы хотите отнять у них свободу? Нет!
Мне удалось убедить Кэнта, что можно заняться изучением гули-бьябонов, не обижая их, относясь к ним, как равный к равным. Кэнт начал лихорадочно исписывать свой блокнот. Весь день прошел .спокойно, если не считать мелочей. Кэнт ругался на всех языках мира, когда выяснилось, что кто-то из шерпов с перепугу разбил фотоаппарат. Затем попробовали сбежавших разыскивать в окрестностях. Но Чо с Аа не отходили от меня ни на шаг, и если б даже кто-нибудь из проводников и носильщиков экспедиции Кэнта был поблизости, то все равно убежал бы дальше, увидев гули-бьябонов.
А Кэнт не оставлял мысли осуществить задуманное. Он все время возобновлял разговор на эту тему. Я еще и еще раз говорил о чудовищности его плана — захватить Чо и Аа и увезти в Европу. А он то предлагал мне взять одного из них к себе в Советский Союз, то пулушутя грозил, что сдаст меня местным властям, намекнув, что мы находимся далеко от границы СССР. С какими только подзаходами Кэнт ни пытался воздействовать на меня!
Что я мог сделать? У тех, у кого есть все человеческие блага, и то отнимать свободу — позор. Что я, колонизатор какой-нибудь, что ли!..
И Кэнт менял, как говорится, пластинку, рассуждал о странностях русского человека (советского, — поправил я). Потом начал безудержно хвалить меня, сказал, что уральцы — народ особенный. Я все это старался не замечать. Сильной и красивой выглядела в его комплиментах моя личность.
Наверное, поэтому ночью, когда я вдруг неожиданно проснулся, оказалось, что на мне стальные наручники. Кэнт, только что защелкнув тяжелые браслеты, соединенные цепью, сидел на корточках против меня и светил фонарем мне в лицо.
— Хеллоу, уралец! — зло сощурился мистер Кэнт. — Предлагаю выбор: или вы обеспечиваете мне хотя бы один живой экземпляр снежного человека, и я гарантирую вам доставить вас в Советский Союз. Или я буду вынужден удовольствоваться шкурами, но тогда и какая-то пуля ваша. Свидетелей здесь нет на двести — триста километров вокруг.
Он похлопал по кобуре своего парабеллума.
