Браки по расчету - [91]

— Так, так, — подхватил Смолик. — Чтоб и духа немецкого не было! А то извольте после этого конкурировать с немцами! Мы с Борном делаем, что можем, для поддержания наших чешских фирм, а вы являетесь с каким-то… как его бишь?

— Шопенгауэром, — сказал Борн. Всякая светская предупредительность исчезла с его красивого, за последние годы несколько располневшего лица.

— Ну да, Шопенгауэром, — с отвращением повторил Смолик. — Вы являетесь с каким-то Шопенгауэром и твердите, будто весь мир, прекрасный божий мир, только и есть что плесень. Знаете ли, молодой человек, что я вам скажу? Я вам скажу, что это богомерзкие речи, и я удивляюсь, как это вы смеете так говорить, когда рядом с вами сидит его преподобие доктор Шарлих.

— Еник, Еник, помолчи лучше, — проворчала от окна пани Баби, даже не подняв головы, склоненной — как и головы дам Легатовых — над пасьянсом.

Все против тебя, не поддавайся им! — думала Лиза. Она с напряжением следила за стычкой между Дынбиром и Смоликом с Борном, она стиснула зубы и сжала кулачки. Скажи, скажи им, выскажи им все, ведь ты и за меня говоришь, я тоже отвергнута и не понята, я тоже страдаю в плену у демона! — Пока Смолик еще что-то сердито бубнил, фиалковые глаза Дынбира встретились с черными очами Лизы, устремленными на него со страстным выражением, и взволнованность, читавшаяся на ее лице, приятно поразила молодого человека и пощекотала его самолюбие.

— Доктор Шарлих философски образован, — возразил он Смолику, с улыбкой поворачивая голову к Шарлиху, который тоже тихо улыбался, забавляясь ходом спора. — И потому он, конечно, не рассердится на меня за то, что я разрешил себе процитировать классическое изречение, известное ему так же хорошо, как и мне. И, осмелюсь предположить, если он и упрекает меня в чем-нибудь, так разве лишь в том, что я только чту и признаю учение Шопенгауэра, вместо того чтобы со всей последовательностью исполнить его завет отрицания жизни и таким образом приблизиться к подвигам раннехристианских анахоретов.

Тут он снова бросил взгляд на Лизу, надеясь прочитать в ее глазах похвалу себе за остроумный, как он полагал, ответ. Но Лиза выглядела растерянной и удивленной; она часто моргала и, нюхая уголочек платка, надушенного одеколоном, озабоченно морщила лобик. Опа не поняла Дынбира, хотя и знала, что анахорет — иностранное слово для отшельника, но не могла понять, какая связь между отшельниками и отвергнутой любовью красавца. Почувствовав на себе его взгляд, она поднялась, чтоб скрыть растерянность.

— Еще чайку? — обратилась она к Легату, забирая у него пустую чашку.

«Да она дура, — подумал Дынбир, разочарованный, даже разозленный на Лизу. — Хороша как картинка, но дура».

— Я не стану упрекать вас ни в чем подобном, — отвечал между тем Шарлих, не переставая улыбаться округлой улыбкой прелата. — И надеюсь также, что тяготение к отшельничеству не вырвет вас из человеческого общества и что вам не захочется умерщвлять свою плоть постом и бдением. Видите ли, пессимизм романтической доктрины, столь милой вашему сердцу, ведет не к аскетизму, не к самоотречению, а, наоборот, к гедонизму, то есть, я хочу сказать, к желанию урвать в этом заплесневелом, как вы говорите, мире все наслаждения и прожить в нем как можно приятнее. Поэтому я не опасаюсь, пан Дынбир, что в ближайшем будущем вы направите свои стопы в пустынь, и ваш элегантный вид утверждает меня в такой уверенности.

При этих словах Шарлиха художник Новак-Коломлынский расхохотался, и Лиза, подсевшая снова к самовару, с отвращением почувствовала, как сотрясается канапе от его беззвучного веселья.

— Не понимаю, почему у Борнов никогда не говорят о нормальных вещах, — вполголоса заметила от окна пани Легатова, любительница кошек и собак. — Все какие-то учености, патриотизм, а о жизни ни полслова.

— Нет, я с большим удовольствием слушаю, когда ученые люди затевают споры, — возразила дочь ее Либуша, поправляя пенсне.

— Наконец-то девятка треф, ты-то мне и нужна, голубушка, — пробормотала пани Баби. — Патриотизм — это еще куда ни шло, только б не о социализме, вот где ужас-то. Мой муж всегда так расстраивается, что боюсь, как бы его удар не хватил.

— Что касается личных взглядов пана Дынбира, то тут ничего возразить нельзя, — говорил тем временем Борн. — По мне, пусть хоть Вельзевулу молится или духов вызывает.

— Вы будете смеяться, но я действительно вызываю духов, — вставил Дынбир.

Борн, сдвинув брови, движением головы отмел это замечание, которое он принял за плоскую остроту молодого богача.

— Но если пан Дынбир выражает общие настроения своего поколения, если он говорит не за одного себя, но и за то поколение, которое вступает в жизнь и от которого мы ждем помощи в наших трудах, — тогда дело плохо.

— Я не разделяю и этих опасений, — возразил Шарлих. — Правда, в наш век множатся признаки того, что гигантское культурное явление, называемое христианством, неспособно владеть помыслами и деятельностью населения Европы вечно. И если оно однажды исчезнет, то не для того, чтобы оставить после себя пустоту или тем более уступить место пессимистическому мировоззрению. Единственное, что может победить христианство, будет просвещенный оптимизм, который справится с бедствиями человечества лучше и действеннее, чем это сумели сделать мы с нашим учением о первородном грехе и искуплении.