Браки по расчету - [64]

За обедом маменька попросила Его, как человека опытного в делах и в жизни, посоветовать, как нам лучше всего и надежнее поместить капиталы. Дело в том, что маменьку давно мучает страх, что австрийские финансы лопнут и мы потеряем все наше состояние. Он согласился с маменькой и сказал, что опасения ее небезосновательны и, видимо, очутившись в своей стихии, заговорил оживленно, стал советовать маменьке накупить за мои и свои деньги акции новой Западной дороги на Рокицаны и Пльзень, которую как раз начали строить. А маменька спросила, удачной ли будет такая спекуляция, и Он ответил, что это будет превосходная спекуляция, и тут завязался разговор, за которым меня совсем, совсем забыли!!! Откуда мне, бедной, знать, что такое паритет, ниже паритета, выше паритета, что такое лаж и курс и прочие ужасные слова, которыми Он так и сыпал и которые маменька, кажется, великолепно понимает! Они разговаривали об этом все время между десертом и черным кофе, и маменька не переставала забрасывать Его вопросами, а Он не скупился на ответы. И вот, слушая этот разговор, обиженная и раздосадованная, я вдруг с испугом поняла, что маменька, которую я считала уже старухой, — ведь ей без малого тридцать семь лет! — все еще очень красивая женщина. А если прибавить к этому ее умение весело болтать и разбираться в делах, то она, пожалуй, вовсе затмит меня!!!

После обеда мы втроем отправились на Жофинский остров смотреть, как полетит воздухоплаватель Регенти, и Он был со мной очень галантен, но я, думая, что Он поступает так из-за угрызений совести, вела себя очень сдержанно, чтоб наказать Его. Но как же можно наказать Его, когда Он ко мне ничего, ничего не испытывает, и одна маменька Его интересует! И еще я понимала, что если я буду холодна и чопорна, то потеряю Его окончательно, ведь Он-то не знает, что я оскорблена, и может подумать, что я такая уж простушка, что даже разговора поддержать не умею. Все эти переживания совершенно испортили мне удовольствие от нашей прогулки, так что даже полет господина Регенти не доставил мне никакой радости. Когда воздушный шар с господином Регенти поднимался к лазури, Он сказал, что если б люди могли преодолеть земное тяготение, они превратились бы в птиц, на что я коротко возразила, зачем же людям превращаться в птиц? На это уж Он ничего больше не сказал. Даже когда я потом решила простить Его и не сердиться больше за то, что Он так живо беседовал с маменькой об этих противных акциях, все равно мои уста были словно на замке, а в горле стоял горький комок, так что даже тогда я не в силах была слова вымолвить. Насколько была я разговорчивой и общительной, когда впервые сидела с Ним в гостиной и рассказывала Ему о том злополучном наводнении, что произвело на Него тогда явно благоприятное впечатление, настолько же теперь, во время этой прогулки, я сделалась молчаливой и угрюмой, и Он слова от меня добиться не мог. А ведь сама я при этом так мучилась и только мечтала удалиться в свою уединенную комнатку, чтобы выплакать безмерное горе и Тебе, дневничок мой, излить свои жалобы, что я и делаю, о, я, самая несчастная из всех людей на свете!»

Неделей позже Лиза писала:

«Какой же я была глупой, даже безумной, о мой дорогой друг дневник, какими ненужными, напрасными были мои мучения! Он любит меня. Он меня обожает, и я Его люблю и обожаю, и, однако, нисколько не жалею, что попусту терзалась ревностью к маменьке, ибо и горечь ревности составляет радость Любви, этого божественного чувства! Моя добрейшая маменька пригласила Его к ужину. Как светский человек, соблюдающий правила приличия, Он пришел точно в назначенный час, еще до того, как прибыли кузен с кузиной, и маменька оставила нас в гостиной наедине. Как я, глупая, могла подозревать эту лучшую из матерей в том, что она сама претендует на Него, как могла оскорбить Его помышлением, что Его взоры обращаются к маменьке с большим удовольствием, нежели ко мне!

Оказавшись со мной тет-а-тет, Он был весьма взволнован и многоречив. Говоря о кружке под названием «Глагол», членом которого Он, по Его словам, сделался, и о благородных патриотических усилиях этого кружка, Он сказал, близко и страстно взирая на меня своими сверкающими глазами, что ему особенно дорого то, что и я — чешка и патриотка. Не знаю хорошо, откуда Он взял, что я патриотка, ибо до сих нор мы об этом не заговаривали, но по выражению прекрасного лица Его видно было, что и прочие достоинства мои Он умел оцепить по праву. То, что это не мое безумное самомнение, а действительно так оно и есть, Он сам тотчас подтвердил, когда, кончив речь, взял меня за руку и страстно ее поцеловал. Жар обливает меня и сердце трепещет, как вспомню тот миг смятения и несказанного блаженства — ах, рыцарь мой обожаемый, мой Вертер единственный!

За ужином, к которому с опозданием прибыли и кузен Смолик с кузиной Баби, Он показал себя кавалером весьма светским и воспитанным и все время находился в центре внимания. Одно только облачко появилось на сияющем небосклоне моего счастья — это когда после ухода Яна (отныне я хочу называть Его по имени) кузен Смолик, задержавшийся у нас, отозвался о нем не очень деликатно, по своему обычаю: он сказал, что в голове Борна идеи рождаются как кролики. Кузен, нехороший кузен, как можешь ты сравнивать идеи Яна с этими смешными длинноухими зверьками! Но я накажу кузена, когда он снова придет к нам в гости, ни разу не заговорю с ним».