Браки по расчету - [101]

Накануне прусской войны строительство за городскими стенами Праги шло так оживленно, пражане в таком количестве переселялись в новые районы — будущие предместья Винограды, Летна, Нусле, — что пять крытых мебельных фургонов Недобыла едва справлялись. Не только людей — и строительные материалы развозил он по новым улицам, к домам, выраставшим посреди поля. Доход это приносило очень малый: за перевозку тысячи кирпичей строители платили по полтора гульдена, — и Мартин брался за это только потому, что в зимние месяцы перевозки сильно сокращались, а он не мог держать коней без дела. Но, занимаясь убыточными операциями, Мартин испытывал блаженство при мысли, что каждый кирпич, каждый камень, доставленный на стройку, ускоряет рост новой части города за стенами, а тем самым повышает стоимость его Комотовки и Опаржилки.

Даже по вечерам супруги Недобылы не давали себе роздыху — обсуждали программу на завтра, Валентина сидела над бухгалтерскими книгами, Мартин своим самым красивым, «гуманистическим», почерком писал деловые письма, а покончив с этими занятиями, они без устали и скуки толковали о том, что бы надо починить, куда заехать, с кем поговорить, что улучшить. Валентина высказывала порой столь грандиозные идеи и так последовательно проводила свой принцип — выброшенное в окно возвращается сторицею через дверь, — что Мартину приходилось крепко сдерживать себя, чтоб не обнаружить недовольства и не быть обвиненным в сквалыжничестве, как это случилось, например, в январе шестьдесят четвертого года. Стояли такие сильные морозы, что замерзли даже фонтаны, и Пецольд, бывший рабочий на уксусном заводе, уже несколько месяцев работавший грузчиком у Недобыла, вернулся из поездки с руками, обожженными до мяса, покрытыми волдырями, с растрескавшимися ногтями. Что же с ним случилось? Да что — заехал в харчевню и, согревши желудок, попробовал согреть и озябшие руки способом, каким, он видел, это делали его товарищи, которые, облив руки спиртом, зажигали его. Тут нужна была сноровка, нужна была ловкость! Когда огонь разгорится и начнет припекать, следовало быстро спрятать руки под мышки и сильно прижать их, чтоб задушить пламя, — и тогда уже на целый день человек избавляется от хлопот, потому что подпаленная кожа-де не боится холода. Пецольд, новичок в этом деле, испугался, когда на руках у него заплясало пламя, потерял голову и, вместо того чтобы спрятать руки, замахал ими, принялся колотить ими об стену, от чего пламя только пуще разгорелось; тогда он в отчаянии бросился на улицу, к фонтану, а в бассейне, ясное дело, был сплошной лед…

Суровое время, суровые нравы; да и холода, пожалуй, были тогда сильнее теперешних, когда сама природа словно приспособилась к нашей изнеженности. Но Валентина не желала оправдать несчастье грузчика суровостью эпохи, в которую ей суждено было родиться. Она упрекнула Мартина, что во всем виноват он: еще в прошлом году, помнится, она уговаривала его выдать на зиму кучерам и грузчикам по паре добрых теплых рукавиц, а он, скупердяй, ответил тогда, что, мол, если они такие нежные, то пусть покупают себе рукавицы сами.

Тогда Мартин разозлился, прикрикнул на Валентину, что нечего ей рассуждать о вещах, которых она не понимает: что делала она, пока он столько лет ездил с фургонами в мороз и непогодь, да без всяких там дурацких рукавиц? — сидела за печкой, чулки вязала; так что пусть молчит теперь. Валентина, конечно, не осталась в долгу, и ссора вышла долгой и крутой.

Однако подобного рода несогласия случались не часто, и не будь маленького облачка, портившего им настроение — а именно того, что столь желанное обоим дитя все не появлялось, — супружеская жизнь их была счастливой, пусть не такой утонченной и элегантной, как у Борнов, зато полной и интересной.

12

Когда церковные колокола города-крепости Градец Кралове оповестили о наступлении полудня, а трубы и барабаны караульных рот призвали к молитве солдат австрийских и саксонских полков, расположившихся на необъятной холмистой местности к северо-западу от города, между Лабой и речкой Быстршицей — к старинной гостинице «У города Праги» в градецком предместье съезжался австрийский генералитет, генеральнейший из всех генералитетов — командующие армейскими корпусами, генералы от кавалерии, начальники генеральных штабов, все мужи заслуженные и орденоносные, с шитыми золотом воротниками и серебряными звездочками — или с воротниками, шитыми серебром, но звездочками золотыми, служившими внешним обозначением их высоких, внушающих почтение и трепет званий. Сюда, на генеральный военный совет, созвал их всех письменными и телеграфными извещениями сам фельдцейхмейстер рыцарь Бенедек, полновластный начальник северной австрийской армии, верховный главнокомандующий, не имевший над собой уже никого, кроме самого императора Франца-Иосифа; но тот был далеко и не имел понятия о сложившемся положении.

Большинство мирного населения было выдворено из Градца Кралове, валы и степы укреплены палисадами и земляными насыпями, над которыми торчали в небо короткие черные пушки, река запружена бревнами, вбитыми между мостовых опор, чтоб вода разлилась по низине перед крепостью. Окрестности города, всхолмленные будто в предупреждение о том, что невдалеке начнутся пограничные горы, — и бесчисленные, ныне опустевшие белые деревеньки и хутора, рощицы и сады, выжженные сухим летним зноем, — все это казалось странно и неестественно измененным оттого, что по ним усердно и на первый взгляд беспорядочно суетились крохотные фигурки, мельтешившие по затоптанным полям, по невиданно ярким цветам, покрывавшим луга, холмы и ложбины. Замолкли голоса мирной деревенской жизни — не слышалось ни пенья петухов, ни собачьего лая, и пушки, зиявшие черными жерлами в сторону Быстршицы, тоже пока немотствовали. Колокола отзвонили, и оттрубили трубы, призывающие к полуденной молитве, и наступила тяжелая, гробовая тишина. К этому времени уже все генералы собрались в гостинице «У города Праги», и адъютант Бенедека, подполковник Мюллер, постучал в дверь личных апартаментов своего начальника, чтобы сообщить ему, что его ждут.