Брак по расчету. Златокудрая Эльза - [138]

— Что вы тут делаете? — резко спросил он.

Девушка почувствовала себя глубоко оскорбленной подобным тоном и уже собиралась так же резко ответить, но сообразила, что находится в доме этого человека, и спокойно ответила:

— Я укладываю книги мисс Мертенс.

— Вы хотели сказать что-то другое. Я хочу знать, что именно!

— Я хотела сказать, что не намерена отвечать на вопрос, заданный таким тоном, но затем вспомнила, что здесь вы имеете право повелевать.

— Прекрасно, что вы признаете это, потому что я как раз хочу воспользоваться этим правом. Наступите на розу, которая лежит у ваших ног.

— Этого я не сделаю, потому что она ни в чем не виновата.

Девушка подняла розу и положила ее на подоконник, однако фон Вальде схватил цветок и, швырнув его на траву, насмешливо проговорил:

— Там эта роза умрет поэтической смертью, травы закроют ее, а вечерняя роса прольет на несчастную жертву несколько слезинок.

Его лицо немного прояснилось, но взгляд был все таким же инквизиторским, и тон не особенно смягчился, когда он спросил:

— Что вы читали, когда я имел несчастье потревожить вас?

— Гете, «Правда и вымысел».

— Вы уже читали эту книгу?

— Только выдержки.

— Как вам нравится трогательная история Гретхен?

— Я ее не знаю.

— Да ведь она перед вами!

— Нет, я читала о коронации Иосифа II во Франкфурте.

— Покажите!

Елизавета протянула фон Вальде открытую книгу.

— Действительно. Но посмотрите, какое безобразное зеленое пятно на этой странице! Вы, наверное, слишком сильно прижали к ней розу. Этого мисс Мертенс, Гете и император не простят вам.

— Это пятно давнее, я до розы и не дотрагивалась.

— Но вы улыбнулись при виде ее!

— Да, но я думала, что ее бросила мисс Мертенс.

— Боже, какая трогательная дружба! И вы были разочарованы, когда вместо вашей подруги увидели моего красивого кузена?

— Да.

— Как странно звучит это «да»! Я люблю лаконичные ответы, но лишь тогда, когда они не оставляют во мне сомнения. Как следует понимать это «да»? Оно звучит одновременно и сладко и горько, и к тому же выражение вашего лица… Почему у вас между бровями появилась суровая черточка?

— Потому что я думаю, что всякое право имеет свои границы.

— А я и не знал, что в настоящую минуту пользуюсь своим правом.

— Это станет вам ясно, как только вы зададите себе вопрос: обращались бы вы со мной так же грубо в доме моего отца?

Фон Вальде сильно побледнел, крепко сжал губы и отступил на шаг. Елизавета взяла книгу, положенную им на подоконник, и подошла к шкафу, чтобы запереть его.

— При подобных обстоятельствах я и в доме вашего отца говорил бы с вами точно так же, — после минутного молчания сказал он уже спокойнее и снова приблизился к окну. — Вы своими неопределенными ответами раздражали меня. Как мог я из одного слова понять, вы были приятно или неприятно разочарованы? Итак, что же вы скажете?

Он перегнулся через подоконник и стал пристально смотреть ей в лицо, словно думал прочитать на нем ответ, но она с досадой отвернулась. Ужасно! Неужели он мог подумать, что Гольфельд приятен ей? Разве лицо и все ее существо не выражало ясно отвращение к этому ненавистному человеку?

В эту минуту в комнату вошла мисс Мертенс. Она закончила все дела и зашла за подругой, чтобы вместе идти на гору. Елизавета тихонько вздохнула и пошла ей навстречу, а фон Вальде, отойдя от окна, несколько раз прошелся взад и вперед. Когда он опять приблизился, мисс Мертенс низко поклонилась и направилась к окну. Она сказала фон Вальде, что уже несколько раз приходила к нему сегодня, но все не заставала его, и что она очень рада возможности поблагодарить его за доброту и заботу.

Фон Вальде движением руки остановил поток благодарностей и пожелал ей счастья в супружестве.

Он говорил сдержанно, спокойно и будто по волшебству преобразился — снова был окружен сиянием величия и неприступности, так что Елизавета, глядя на него, недоумевала, как она осмелилась упрекать в невежливости этого человека. Его глаза, недавно пылавшие страстью, теперь серьезно смотрели на мисс Мертенс, низкий голос сделался мягким и чарующим; нельзя было и предположить, что несколько минут тому назад он говорил резко и язвительно насмехался, и в каждом его слове слышалось раздражение и желание уколоть и отомстить.

Фон Вальде был сегодня зол на своего кузена, это было ясно Елизавете. Но разве была виновата она в том, что этот ненавистный человек попался ему на глаза?

И разве ее не оскорбила назойливость Гольфельда? Так почему же она должна была сделаться мишенью гнева, который по справедливости заслуживала только одна Елена?

Она почувствовала острую боль в сердце при воспоминании о том, с какой нежностью и всепрощением фон Вальде поднял на руки свою сестру. Даже взглядом не упрекнул он ее за посещение Гольфельда… Елизавета же, бедная учительница музыки, вынужденная переносить его присутствие, сделалась громоотводом для хозяйского недовольства. А может быть, он видел, как Гольфельд бросил ей на книгу розу, и его аристократическая гордость оскорбилась тем, что его высокородный кузен ухаживает за простой, незнатной девушкой?

Эта мысль, подобно молнии, пронзила Елизавету.

Да, это наверняка так, иначе чем же объяснить его поведение? Он требовал, чтобы она растоптала цветок и таким образом уничтожила бы доказательство того, что фон Гольфельд способен хотя бы на минуту забыть о своем высоком происхождении.