Брак по-американски - [106]

Но слухом земля полна, и косвенные «приветы» от Гарика, и от Рвачёва я всё-таки получала.

Мне позвонил из Вашингтона старый приятель Вовка. Мы вместе учились в институте, потом много лет были в одной компании, очень дружили с одними и теми же людьми, а друг другу только приветливо махали издали.

Случайно встретившись в Америке, успев всласть нахлебаться одиночеством, ощущением своей никомуненужности и вакуумной пустоты вокруг, мы бросились в объятья друг другу.

Для меня Вовка был кусочком моего Ленинграда, моей юности, института, общих друзей, по которым я невероятно скучала. Мы говорили на одном языке, понятном лишь нам двоим с полу взгляда и полуслова. И даже то обстоятельство, что Вовка жил в Вашингтоне, а я в Нью-Йорке, нам не мешало.

Однако при всей нашей взаимной симпатии общего прошлого оказалось недостаточно для общего будущего. Мы оказались абсолютно несовместимы. Вовка любил прикинуться этаким Печориным, мрачным и томным, не знавшим настоящей любви и не имеющим душевных сил полюбить кого-то от всего сердца, пылко и страстно. Я — напротив, вспыхнув, горела, то согревая, то обжигая, но до конца, без оглядки. Вовкины друзья в Америке, в которых он, несмотря на свою пресловутую холодность, не чаял души, бросался к ним по первому зову, опекая, меня раздражали. Скорее всего, это было из ревности. Я не хотела делить Вовку ни с кем! Мои благополучные друзья, приехавшие в Нью-Йорк много лет назад, вызывали у Вовки откровенный зевок и незаслуженные обвинения в мещанстве, ограниченности и бездуховности. На фоне нашей тогдашней бедности и неустроенности такие Вовкины выступления выглядели как обыкновенная зависть.

— Я не люблю никого, — любил повторять Вовка, — но тебя не люблю меньше всех!

Сохранять близость, сознавая, что нет самого главного, без чего я не мыслила себе жизни, было грустно, тоскливо и, как мне казалось, бессмысленно. Произошёл разрыв.

Когда первая боль прошла, наши отношения возобновились, оставаясь тёплыми и дружескими, но без прежнего надрыва. Мы часто перезванивались, иногда встречались как добрые знакомые, у каждого из которых была своя личная жизнь. Прежняя близость оставила между нами откровенность чуть больше, чем бывает у просто друзей, и я это очень берегла и ценила, и, как мне казалось, Вовка тоже.

Позвонив мне, Вовка каялся, что приезжал в выходные в Нью-Йорк на какой-то юбилей и так загулял, что очнулся, когда надо было срочно уезжать обратно, в Вашингтон. Поэтому о встрече со мной он не успел даже подумать, за что извинялся и о чём сожалел, не скупясь на самобичевание и громкие слова.

— Наконец-то познакомился с твоим бывшим, — имея в виду Гарика, продолжал Вовка. — Я ведь раньше его не видел никогда, на свадьбе вашей не был. А тут вдруг на юбилее подсел ко мне какой-то слизняк и ехидно сказал: «Мы ведь с вами почти что родственники!» Я удивился, говорю, мол, я вас не знаю! А он мне: «Я бывший муж вашей близкой знакомой!» Называет тебя и в глаза мне заглядывает, как будто сочувствия ищет. «Она меня, — говорит, — теперь по судам затаскала!» Я почувствовал, он от меня ждал, что я эту тему подхвачу и начну с ним сплетничать, поскольку, сама понимаешь, мы с тобой встречались, теперь как бы — врозь! Ну, я ему отрезал: «Простите, но мне это всё абсолютно не интересно и обсуждать, кто прав — кто виноват, я не намерен!» Он сразу отскочил от меня, как будто испугался, и кузнечиком запрыгал танцевать с какой-то длинноносой тёткой. Я потом спросил у друзей, кто она такая. Сказали, Циля, подруга его. Она ему в мамы годится! А вообще, когда ты мне всю эту эпопею рассказывала, я, конечно, тебя жалел, но, честно говоря, делал скидку на твою субъективность. Всегда надо две стороны слушать при разводе, а не одну. Но теперь, когда я его увидел, он мне страшно не понравился! И то, как он ко мне подсел, с какими-то грязными намёками, и как он от меня сплетен ждал! Мерзкий тип, ты была права! Как ты за него замуж вышла, не пойму! У него же рожа подлая!

— Спасибо, Вовка, что сплетничать с ним не стал!

— Ты что? За что спасибо? Всё нормально, а как же иначе?

Это был печальный «привет» от Гарика. Зато «привет» от Рвачёва я получила при весьма комических обстоятельствах. Ко мне в гости приехал из Бостона мой двоюродный брат, по-американски — кузен. Он встретил меня вечером, после работы, и предложил пойти куда-нибудь посидеть. В американский ресторан не хотелось, на Брайтон — тоже. Тут я вспомнила про «Русский домовой», куда меня водил Рвачёв. Кузену идея понравилась. Мы пришли в ресторан и заняли столик, заказали всякие русские яства и только приготовились ужинать, как в зал, попыхивая трубочкой, вошёл хозяин, похожий на норвежского рыбака. Оглядев всех гостей, которых, как обычно, в будни было немного, он заметил меня и с широкой улыбкой направился к нашему столику.

— Здравствуйте, я вас узнал! — начал он издали. — Вы приходили к нам со своим адвокатом! Как он поживает?

— Не знаю, — ледяным тоном ответила я, — он больше не мой адвокат.

Я в изумлении уставилась на хозяина. Хорошо, что рядом сидел мой кузен, а если бы ухажёр, муж, жених, кто угодно? Я была уверена, что в ресторане принято, как в банке, сохранять «тайну вклада», и вдруг такая осечка! Хозяин, правильно истолковав мой красноречивый взгляд, чуть не выронил изо рта трубку и растерянно попятился. И тут выступил мой кузен, известный хохмач.