Бозон Хиггса - [35]

Он уставился на меня таким же взглядом, какой был у моего щенка перед форматированием. С тех пор год прошёл, но я до сих пор его глаза помню… А еще говорят, псевдозверушки ничего не понимают. Да они все лучше нас чувствуют — и близость небытия и боль предательства… Но тогда у меня выбора не было. А сейчас…

— Эй ты, Марсианин! Хватит дуться — лопнешь, — сказал я примирительно. — Ты что, действительно с Марса?

— Да.

— И хочешь сказать, что там земная колония есть?

— Да.

— И давно?

— Около ста тридцати пяти лет, со времён Третьей Мировой.

— Это невозможно.

— Почему ты пришёл к такому выводу?

— Да потому! Если бы люди жили на Марсе, об этом бы по Каналу трещали… — начал было я и осёкся. Потому что кто, как не я, не далее чем вчера, вопил на всю Оперу, что каждое слово, сказанное по Каналу, — ложь, а правды там столько же, сколько ноликов в цифре «три».

— Ну, всё равно, — не сдавался я. — Если на Марсе есть жизнь — должен же хоть кто-то про это знать! Корабли же должны туда летать! Космодромы для этого нужны! И всё такое! Разве можно было бы всё это пропихнуть незаметно…

И я снова осёкся. Потому что кто, как не я, не далее чем позавчера, вопил на всё Кладбище, что люди — как свиньи. Уткнут глазёнки в землю и дальше собственного рыла не видят. Даже если сейчас начнётся Четвёртая Мировая или пришельцы прилетят Землю захватывать, всех будет беспокоить только одно — не отменят ли из-за этого вечернее шоу с Виски Фью? Да что там пришельцы! Вон, Бренцкая зона уже больше сотни лет прямо возле города раскинулась — и кто про неё знает? Так что с Земли каждый день могут по сто ракет стартовать — никому до этого никакого дела не будет.

— Ладно, — сказал я решительно. — Значит, есть жизнь на Марсе. А ты — настоящий Марсианин. А чего ты тут делаешь?

— Не знаю.

— Ну, ты вообще! Прилетел с Марса на Землю — и сам не знаешь зачем?

— Да. Я не помню. Мне провели частичное форматирование памяти в психиатрическом отделении Центрального Госпиталя, где я находился последние полгода.

— В психушке? Форматирование памяти? — Вот тут мне всё стало окончательно понятно. Стоит только неделю школу прогулять, как в классе обязательно какой-то псих заведётся. Ну всё, в самом деле, пора прикрыть лавочку. У меня своя дорога, у этого забагованного — своя. И всё-таки…

— Эй, Марсианин, ты чего делать собираешься вместо уроков?

— Не знаю. На скамейке возле дома посижу, пока опекун не вернётся.

— Пошли, лучше по городу пошатаемся… Достопримечательности Земли тебе покажу.

— Буду премного признателен, — ответил он с вежливым поклоном. Он что, это серьёзно? Ну, точно — Марсианин!

В Опере было прохладно, хотя на улице за сотню градусов зашкаливало. Асфальт чуть не дымился. И это уже сентябрь…

— Хорошо! — Я с наслаждением растянулся на креслах шестого ряда — единственного, на котором еще сохранились кресла. — Эй, Марсианин, присаживайся. Чувствуй себя как дома. Круто здесь, да?

— Что это? — Он так и не присел, стоял в проходе, крутил головой, рассматривая барельефы и роспись на потолке — единственное, что еще более или менее сохранилось от былых красот.

— Оперный театр. Что, нет у вас на Марсе таких, да? Впрочем, на Земле тоже нет. Раньше были. Видишь ту хрень впереди? Это сцена. Там раньше всякие дядьки-тётьки бегали и дурными голосами вопили… Что-то вроде: «Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей!»

— Зачем? — Марсианин снова обвёл глазами зал.

— Как зачем? Искусство было такое… Ну, до того, как единственным видом искусства была признана Многоканалка.

— Нет, я понимаю, что искусство. У нас на Марсе есть театры, хотя и не такие… Но зачем любви — беречься? Я не понимаю смысла этого песенного высказывания. Один из атрибутов искусства — его способность отражать реально существующие проблемы. Неужели проблема опасной любви является настолько актуальной для землян?

Хрюк! — это был единственный звук, который я смог выдать после подобного высказывания.

— Я сказал что-то смешное? — Марсианин был невозмутим как… как марсианин. И от такой невозмутимости очередной «хрюк» у меня в горле застрял.

— Ага. Очень смешное. Я тебе только что человеческим языком объяснил: единственное искусство, которое на Земле есть, — это Многоканалка. Там все актуальные проблемы отражены, заражены и выражены. Ты, хоть и Марсианин, но не нежить, кибер-мозг есть, к Каналу подключаться можешь. Поэтому должен иметь представление — и о проблемах, и об искусстве. А любовь… — Я поёжился. — Любовь — это действительно штука опасная. Хуже водородной бомбы. Стоит только зазеваться — в размазню размажет.

Марсианин задумался так, что едва мозги не заскрипели.

— Если Канал действительно является единственным для землян способом творческого самовыражения, то получается, что главная проблема людей — это игнорирование проблем?

Хрюк! — Похоже, такая реакция на его изречения скоро для меня станет естественной. А впрочем, это действительно было бы смешно, если бы не было так в точку.

— Угу, — мрачно хрюкнул я. — Да здравствует безпроблемное процветающее общество, где каждый получает по потребностям, а потребность существует только одна — лежать дома на диване, вперив мозги в Канал. Что, у вас на Марсе разве не так? — Я с усмешкой посмотрел на него.