Божество реки - [67]

— Тан! — закричал я. — Мне нужно поговорить с тобой.

Он посмотрел вверх, и в глазах его я увидел такую боль, какую не хотел бы увидеть еще раз. Это пятно крови на простыне разбило его жизнь. Я знал муки потерянной любви и до сих пор помнил их во всех подробностях, хотя прошло столько лет. Рана в сердце Тана была свежей, она кровоточила и мучила его гораздо сильнее, чем любая другая, нанесенная бронзовым клинком на поле брани.

Ему не выжить без моей помощи.

— Тан! Подожди меня.

Он снова набросил платок на голову, скрыв лицо, и отвернулся. Шатаясь как пьяный, пошел прочь.

— Тан! Вернись! Мне нужно поговорить с тобой. Он не оглянулся, но ускорил шаг.

К тому времени, когда я слез со стены и выбежал из главных ворот дворца, он уже исчез в лабиринте узких улочек и глинобитных хижин города.

ПОЧТИ ВСЕ утро я потратил на поиски Тана, но в отряде и дома его не было, как не было и в других обычных местах.

В конце концов мне пришлось оставить поиски и отправиться к себе на половину мальчиков-рабов. Царская флотилия готовилась отбыть на юг. Мне надо было собрать вещи и упаковать их, чтобы быть готовым к отплытию вместе с госпожой. Я отбросил тяжелые мысли, навеянные образами лабиринтов, и воспоминания о Тане и занялся увязыванием своих вещей. Я покидал единственный дом, который мог назвать своим на этом свете.

Мои зверюшки, казалось, почувствовали, что происходит что-то неладное. Они волновались, чирикали и скулили, и каждый из них старался по-своему привлечь мое внимание. Дикие птицы прыгали и порхали на мощенной каменными плитами террасе, а в углу, около моей кровати, сидели два моих любимых сокола сапсана; они расправляли крылья, ерошили перья на спинах, кричали на меня со своих насестов. Собаки, кошки и ручные газели толпились вокруг, стараясь потереться об меня, и мешали увязывать вещи. В отчаянии я обвел глазами комнату, пытаясь чем-нибудь отвлечь их внимание.

Мой взгляд упал на кувшин с кислым козьим молоком у кровати. Кислое молоко — один из любимейших моих напитков, и мальчики всегда стараются проследить, чтобы кувшин этот никогда не был пуст. Зверюшки тоже обожают свернувшееся молоко. Поэтому, чтобы отвлечь их, я вынес кувшин на террасу и наполнил их глиняные чашки кислым козьим молоком. Они столпились возле чашек, стараясь отпихнуть друг друга. Там я их и оставил и вернулся к своим занятиям, загородив вход в комнату плетеным щитом.

Удивительно, сколько может накопиться вещей даже у обыкновенного раба. Задолго до того, как я кончил увязывать свои вещи, у стены выросла высокая гора сундучков и узлов. К этому времени от усталости и подавленного настроения я едва держался на ногах. Однако не настолько потерял бдительность, чтобы не обратить внимания на странную тишину. Остановился на мгновение посередине комнаты и беспокойно прислушался. Тишину нарушал только звон бубенчиков на лапах самки сокола, сидевшей в заднем углу комнаты и смотревшей на меня безжалостным взором хищника. Самец, который был меньше ростом, но красивее ее, спал на своем месте в противоположном углу комнаты, так как голова его была накрыта мягким колпачком. Никто из моих любимчиком не издавал ни звука. Кошки не мяукали и не шипели на собак, дикие птицы не чирикали и не пели, щенки не рычали и не прыгали по полу, играя друг с другом.

Я подошел к плетеному щиту, закрывавшему вход, и отодвинул его. Солнечный свет хлынул в комнату и на мгновение ослепил меня. Потом зрение вернулось, и я закричал от ужаса. Тела моих зверюшек усеяли террасу и сад.

Они лежали, скрючившись, повсюду, там, где смерть застала их. Я выбежал к ним, звал моих любимчиков, становился на колени, брал их на руки и прижимал к себе бессильные теплые тела в поисках признаков жизни, но не мог найти даже искорки, хотя потрогал каждого. Птицы лежали у меня в руках маленькими комочками, смерть еще не успела лишить их оперение ярких красок.

Мне показалось, что сердце мое, и так перегруженное горем, вот-вот сломается под тяжестью новой беды. Я опустился на колени посередине террасы. Мое семейство лежало вокруг меня.

Прошло довольно много времени, прежде чем я смог заставить себя подумать о причине этой трагедии. Тогда встал и подошел к пустым чашкам, лежавшим на каменных плитах. Они чисто вылизали их, но я понюхал каждую, стараясь уловить запах, по которому можно узнать яд, предназначенный для меня. Запах кислого молока перебивал все. Я узнал только, что этот смертоносный яд действует быстро.

Я задумался было о том, кто же поставил кувшин у моей кровати, но разыскивать этого человека не имело смысла, так как я знал наверняка, кто приказал сделать это. «Прощай, мой милый. Ты уже мертв», — сказал мне вельможа Интеф. И он не стал долго ждать.

Гнев, который охватил меня, походил на безумие. Последствия обращения к лабиринтам и переживания предыдущей ночи только усилили мою ярость. Меня вдруг затрясло от такой злобы, какой я еще никогда не испытывал. Я вытащил из-за пояса свой кинжал и, не понимая, что делаю, бросился по ступенькам террасы с обнаженным клинком в руке. Знал, что Интеф сейчас находится в своем водном саду. Я не мог больше думать о нем как о своем господине. В памяти возникли все те оскорбления, которые он нанес мне, вся боль и унижения, которые он заставил меня испытать. Я собирался убить его, вонзив стократно свой маленький кинжал, и поразить это жестокое, злобное сердце.