Божественный Юлий - [21]

Положение Верцингеторига неожиданно стало отчаянным. Он остался без продовольствия. Пришлось резко уменьшить дневной паек, затем свести его к нескольким ложкам ячменной похлебки. Римляне тоже не роскошествовали – поля в этом опустевшем крае были, как правило, не вспаханы, и собирать с них было нечего. Защитникам же Алезии попросту угрожала голодная смерть, если подмога не явится в ближайшие дни. Но тщетно высматривали ее с вершины холма. В этих условиях руководство восстания должно было предпринять решительные шаги.

Предложение внес ближайший соратник Верцингеторига, известный железным нравом и глубокой преданностью идеям вождя. Он напомнил, чем была с самого начала эта война, священная война, как всегда говорил вождь. Решаются судьбы миллионов людей. Без жертв не обойтись, это ясно. Ясно и то, что в такой войне жертв не считают. Надо иметь в виду конечную цель: победу. Теперь, когда голодная смерть грозит уничтожить самый центр освободительной борьбы, бременем является гражданское население, неспособные носить оружие жители Алезии: женщины, дети и старики. Остается только один выход: съесть их. Ничего другого не придумаете (тише, тише, не перебивайте), и пусть никто не говорит о преступлении, такие слова – обычное лицемерие. Надо решиться на мужественный шаг, на великое дело, на подвиг, который потомки сочтут отнюдь не преступлением, но высшей, прекраснейшей формой героизма. Вождь, наверно, согласится с его мнением.

Глаза всех обратились в сторону Верцингеторига, но у него вдруг задрожал голос, как тогда, когда он давал согласие пощадить Аварик. Во второй раз услышали галлы эту дрожь в голосе вождя. – Я жег города! – вскричал он. Возглас этот был как будто не к месту. Присутствующие переглянулись. Лишь после минутного молчания Верцингеториг объяснил, что он жег города и отрезал уши, что он любит свободу и ненавидит Цезаря, что никто иной, а именно он, начал эту войну, что он всем пожертвовал и делал все, что мог, для Галлии, но людоедом он не будет. – У неспособных сражаться, – сказал он, – есть еще шанс спастись. Они могут выйти из крепости и сдаться в плен Цезарю, который закует их в цепи, но даст еду.

По приказу Верцингеторига женщины, дети и старики вышли из Алезии. Они знали, что им угрожает в крепости. Спустившись по склону, они стали приближаться к римским окопам. Легионеры увидели толпу женщин и детей, которые явно хотели сдаться в плен. Спешно запросили Цезаря, как быть. Принять этих несчастных? Истощены они до крайности, силятся держать руки поднятыми вверх, но не могут, плачут навзрыд и умоляют о куске хлеба. Цезарь сам пошел на передовую линию посмотреть это зрелище. Глядел он довольно долго. Какой-то центурион заметил, что, если их не принять, вою этому конца не будет, а если принять, так откуда, помоги нам Геркулес, взять для них жратвы, когда у самих нет. И так худо, и сяк нехорошо. А может, попросту их перебить? – Нет, – сказал Цезарь, – пускай бродят по лугу. – Так они ж будут выть. – Тогда можете и пострелять немного.

Когда стали в них стрелять, оказалось, что они еще способны шевелиться. Так и остались они под открытым небом, между Верцингеторигом и Цезарем, и вскоре стали есть траву.

А тем временем четвертьмиллионная армия дотащилась до Алезии и почти с ходу ударила по созданному Цезарем вокруг крепости кольцу, надеясь его прорвать. Верцингеториг, после бурных приветствий новоприбывшим, ввел в бой и своих истощенных воинов. Пока четвертьмиллионная армия издали метала стрелы, казалось, что римские окопы будут ими засыпаны до краев, а легионеры вскоре станут похожими на ежей. Но когда вслед за этой грозной подготовкой пошли в атаку люди, картина сразу переменилась. Все предполье, через которое надо было пройти галлам, оказалось усеянным западнями. Не зря Цезарь потрудился здесь больше месяца. На вид ровный луг, поросший только травой да мелким кустарником, был подобием огромного решета. Под слоем травы и хвороста таились, что ни шаг, ямы с заостренными кольями, железными крюками и другими сюрпризами в этом роде. Все это имело особые названия: «столбики», «стрекала», одна такая игрушка называлась «олень», другая – «лилия», с виду она напоминала цветок. Как напоролись галлы на всяческие эти «лилии», так пыл их заметно охладел, а Верцингеториг, со своей стороны, посмотрел, посмотрел, да и вернулся в Алезию.

Так было в первый день, и так же в третий – один день галлы отдыхали, только один. У них были причины спешить. Лишь после двух неудачных попыток они придумали лучший маневр. Следовало воспользоваться численным превосходством. И они окружили римлян с запада, востока, юга и севера, тоже образовав круг, но больший, чем Цезарев. Так появились те два концентрических круга, внутри которых должен был наступить конец.

Вытолкнутые из Алезии гражданские продолжали молить о сострадании. Как только они приближались к римским постам, в них стреляли, и все же ночью, под покровом мрака, они опять подползали и скулили, умоляя взять их в плен. Днем было видно, как они разгребают землю, ища червей и корни растений. Некоторые хотели было вернуться в крепость, но ее защитники тоже их отгоняли. Кое-где на склонах холма уже лежали неподвижные тела умерших. Остальные быстро угасали.