Божественный лик Византии - [225]

Характерно, кстати говоря, что об опасности необдуманно выносить на общественный суд богословские вопросы предупреждал еще св. Константин Великий. «Впредь о подобных вещах ни вопрошать, ни отвечать на вопросы, потому что подобные вопросы, не предписанные законом (т.е. Священным Писанием. – А.В.), мы должны держать втайне, а не вносить легкомысленно в общественные собрания… Потому что кто может обстоятельно дознать и надлежащим образом изъяснить силу столь великих и трудных предметов?»[1281]

Можно поставить в вину Констанцию (337—361), Зенону (474—491), Анастасию I (491—518) и некоторым другим императорам склонность к компромиссу. Но нередко склонялись к компромиссным и даже откровенно ошибочным позициям такие великие лица, как св. Константин Великий (к арианству), св. Юстиниан Великий (к монофизитству)[1282] и св. Феодосий II Младший, некоторое время открыто покровительствовавший ересиарху Несторию[1283]. Однако это не помешало Церкви прославить их (как и многих других Византийских самодержцев) в качестве святителей и защитников Православия.

С другой стороны, и среди Отцов Халкидонского Собора были те, кто не устоял перед угрозами еретика Диоскора и подписал осуждение св. св. Флавиана и Евсевия на «Разбойном соборе»[1284]. Целый ряд замечательных патриархов Царьграда становились участниками дворцовых заговоров, а подавляющее большинство Римских апостоликов, столько сделавших для Православия, едва ли сомневалось в своих правах на политическое и каноническое первенство во Вселенской Церкви.

Самоотверженный защитник Империи Константинопольский патриарх Сергий I (610—638), отдавший в критические дни церковные драгоценности Ираклию Великому для формирования новой армии, захваченный одной идеей – сохранения единства Церкви и обеспечения церковного мира, был анафематствован Собором как монофелит. Шестой Собор анафематствовал также и верного сторонника Халкидонского ороса патриарха Акакия как автора Энотикона, что явно связано с политическими мотивами. Преподобный Феодор Студит (759—826), многие годы находившийся в изгнании и возглавивший борьбу с иконоборчеством на Востоке, активно пропагандировал собственную, довольно сомнительную редакцию теории «пяти чувств», где Римскому папе отводилась первенствующая роль в Церкви.

Очевидно, что на фоне указанных примеров едва ли правильно противопоставлять «грешных» императоров «безгрешному» клиру. И верховная власть, и священство сообща действовали на пользу Церкви. Но, как люди, ошибались богословски и политически нередко и те и другие. Повидимому, этим простым и очевидным обстоятельством и объясняется тот факт, что, в отличие от догматических и канонических определений, дисциплинарные акты Вселенских Соборов не имеют абсолютной силы.

Нет никаких существенных различий и в формах политического закрепления победы той или иной церковной партии, получившей поддержку царской власти. Если большинство церковного общества склонялось к мысли (нередко ошибочной) о неправославной позиции того или иного лица, то император действовал как глава Церкви и государства. Поскольку любые формы неисполнения императорских предписаний автоматически переводили лицо в разряд преступников, нередко известные православные богословы и их приверженцы, придерживающиеся наиболее бескомпромиссных позиций, подвергались гонениям и наказаниям со стороны церковной иерархии и властей.

Неправославный подданный являлся преступником по закону со всеми вытекающими отсюда последствиями. Никакой адепт или прозелит ошибочных, с точки зрения властей, убеждений не имел шансов уйти от наказания, степень которого определялась законом, обстоятельствами времени и личностью самого царя. Конечно, примеры св. Афанасия Великого и прп. Максима Исповедника трудно признать светлыми страницами истории Империи. Но, с другой стороны, те же методы (если не более суровые) не раз практиковались верховной властью при полной поддержке и епископата, и всей Церкви по отношению к действительным еретикам.

В целом, как уже не раз замечали авторитетные исследователи, неправилен тот прием при оценке византийской системы отношений между государством и Церковью, по которому Церковь при православных императорах оказывалась состоящей в такихто отношениях, а при императорах, склонявшихся к той или иной ереси, в совершенно противоположных. На самом деле разницы не было никакой, поскольку те и другие отношения вытекали из одного и того же начала. «Догматическое учение Православной Церкви не составляло чеголибо окончательно выясненного и формулированного; для него потребовался продолжительный процесс выяснения и формулирования, и нет ничего необъяснимого в том обстоятельстве, если император не всегда оказывался на стороне православной партии, а принимал сторону противоположной партии»[1285].

Нельзя не отметить и того, что отношение современников и самой Церкви к указанным царским особам было далеко не столь категоричным, как это иногда пытаются представить. С одной стороны, по отношению к ним нередко применялись довольно резкие выражения, гиперболизм которых, впрочем, вполне был характерен для греков и в славословиях, и в критике. С другой – даже многие Отцы Церкви и иные известные лица, не склонные к конъюнктуре, находили массу извинительных обстоятельств в пользу указанных выше государей.