Божедомы - [122]

– Да? – спросил изумленный Борноволоков.

– Батюшка, никак мне иначе невозможно! – отвечал Данилка, ударяя новый земной поклон Термосёсову, по совету и научению которого подал просьбу. – Сейчас народ на берегу собрамшись, так к морде и подсыкаются.

– Свидетели, значит, этому были? – спросил Термосёсов.

– Да все они, кормилец, ваше высокоблагородие, свидетели, – отвечал плачучи Данилка. – Все говорят, мы, говорят, тебе, говорят, подлецу, голову оторвем, если ты сейчас объявку не подашь, что на протопопа не ищещь.

– Не смеют! Не бойся – не смеют!

– Как не смеют! – Как есть оторвут, – голосил Данилка.

– Мировой судья отдаст тебя на сохранение городничему.

Данилка еще горче всплакался, что куда же он потом денется с этого сохранения?

– При части можешь жить или в полиции, – проговорил Термосёсов Данилке и тотчас же, оборотясь к Борноволокову, полушепотом добавил:

– А то, может быть, можно довести дело и до команды?

– Да?

– Да, конечно, что можно: эти здесь будут свирепеть, – пойдут донесения и пришлют.

– Из-за одного человека? – усумнился Борноволоков.

– Из-за одного? Ну, а разве в Западном крае не за одного какого-нибудь ляшка присылали команды?

– Правда.

– Ничего, – пришлют.

– Да что, батюшка, что команда, – еще войче заголосил, метаясь по полу на коленях, Данилка. – Они меня в рекрута сдадут.

– Разве ты очередной?

– Нет, одинокий, да приговор сделают, – за беспутство сдадут.

– А ты сшалил что-нибудь?

– Да ведь как же – живой человек! – отвечал, тупя в землю глаза, Данилка.

– Поворовывал?

Данилка молчал.

– Поворовывал? – переспросил его с особенным сладострастием Термосёсов.

– Все было на веку, – отвечал Данилка.

– Ну так они воровства не простят, – они тебя после и так сдадут.

– Ой, да нет же, не сдадут. Нет, Христа ради… я женат… жену имею… для жены прошу: милость ваша! умилосердитесь!.. воротите мне мою просьбу! Они говорят: “Мы тебе, Данилка, все простим, только чтоб сейчас просьбу назад”. Отцы родные, не погубите!

И Данилка снова отчаянно застучал лбом об пол.

– Что ж… вор… и к тому ж народ сам его прощает… Что же нам за дело? – заговорил, обращаясь к Борноволокову, Термосёсов.

– Да; возвратите, – отвечал судья.

Термосёсов вынул из картонки просьбу Данилки и бросил ее ему на пол.

Данилка схватил бумагу, еще раз ударил об пол лбом, поцаловал у Термосёсова сапог и опрометью выбежал из судейской камеры наружу.

– Вот также опять прекрасный материал и для обозрения и для статьи, – подумал Термосёсов и последнюю половину своей мысли даже сообщил Борноволокову.

Судья эту мысль одобрил.

– И разом еще, – продолжал мечтать вслух Термосёсов, – я говорю, для штуки можно разом в различных тонах пугнуть в “Неделю”, в “Петербургские ведомости”, в “Новое время”, Скарятину – да по всей мелкоте. Даже, – добавил он подумав, – даже и Аксакову можно.

– Да.

– Да; да только он от незнакомых корреспонденции не печатает.

– Да?

– Не печатает. – А что, взаправду: пущу-ка я эту штуку!

– Только в “Новое время”-то кто же напишет?

– Кто?

Термосёсов посмотрел прилежно в глаза своему начальнику и проговорил в себе:

– Ах ты, борноволочина тупоголовая!.. А еще туда же – хитрить!

Затем он вздохнул, согласился, что в газету “Новое время”, к сожалению, действительно написать некому, и отошел и стал у открытого окна.

Из этого окна ему открывался берег, на котором была в сборе довольно большая толпа народа.

Под окном, накрыв ладонью глаза, стоял вновь нанятый для судейской камеры рассыльный солдат.

Термосёсов обратился к нему и спросил:

– Чего это люди собрались?

– Должно, Данилку ждут, – отвечал, осклабляясь, рассыльный.

– А чего ж их не разгонят?

– А пошто разгонять-то?

– В Париже б разогнали.

– О?

– Верно.

– А у нас это просто.

В это время толпа вдруг заволновалась, встала на ноги, заулюлюкала и быстро тронулась в одну сторону.

Термосёсов увидел, что по откосу с этой стороны быстро сбегал к народу с бумагою в руке комиссар Данилка. Его сразу схватили несколько десятков рук; и в то же мгновение вверх по воздуху полетели мелкие клочья бумаги, а через минуту взлетело на воздух что-то большое, похожее на человека, описало дугу и шлепнулось в реку, взбросив целый фонтан брызг.

Через минуту это тело показалось наверху воды и поплыло к противуположному берегу.

Термосёсов догадался, что это должен был быть, наверное, Данилка, и не ошибся: это был точно Данилка.

Письмоводитель быстро схватил за руку Борноволокова и, крикнув ему “смотрите!”, подтащил его к окну и указал на переплывающего реку комиссара.

Судья воззрился, понял, в чем дело, и сказал:

– Да.

– Вот вам и да, – отвечал ему, бесцеремонно отбрасывая от себя его руку, Термосёсов. – Скажите Термосёсову спасибо, что он вам ни вчера, ни позавчера не дал послать повестки. По-настоящему, и в Петербург бы об этом Алле Николаевне Коровкевич-Базилевич должны написать.

Судья закусил губу, покраснел и сел на место.

– Откуда он все это узнал и что это, наконец, за всепроницающая бестия навязалась на мою голову! – раздумывал, шурша в пустой камере бумагами, Борноволоков.

А Термосёсов все стоял по-прежнему у окна и, глядя, как выплывает Данилка, прислушивался к ворчанию и улюлюканью, которым с этого берега сопровождала несчастливца бросившая его в воду толпа.