Боже, Божена! - [9]

Как-то раз Владимир Львович Леви сказал мне: «Вы, Бонечка, общаетесь с мужчинами не своего профсоюза. В этом-то все и дело». Писатель и психиатр имел в виду вот что: чужой профсоюз хуже, чем инородцы. Фигуранты светской хроники – это, как правило, купцы, бывшие фарцовщики, барыги. Никогда им не постигнуть мятущейся души авторессы. О чем-то похожем писал Сергей Довлатов: «Отдаться человеку, который путает Толстого с Достоевским!.. Я лично этого не понимаю… «

Надо пробиваться к своим, решила я. В самом деле, земноводное с млекопитающим вряд ли поладят. Дело и в уровне образования, и в душевной культуре. Какое там искать диалог с любимой женщиной, один из них так и декларирует: «Капитан на судне я. Не нравится – уебен зи битте». Другой по вечерам врубает Лепса на полную катушку и прется. О чем прикажете говорить с этими сказочными героями?

Путь к своим начался с Италии. Сергей Ястржембский собрал славную компанию критиков, писателей, журналистов, литераторов и окололитераторов, чтобы показать им Тоскану, Флоренцию и Болонью. Это был мой профсоюз: люди литературно образованные, мыслящие, с культурным слоем. Смущало то, что все они были крайне нехороши собой, но ведь еще Ахматова терпеть не могла, когда кого-то ругают за некрасивую внешность, с лица воды не пить.

На одной из технических остановок мы выстроились на заправке в очередь за кофе. Передо мной оказался знаменитый писатель, всю дорогу из Болоньи так усиленно кокетничавший, что его коллега по душевной замысловатости даже выразил протест словами: «Вы вовсю реализуете дискурс провинциального мачо». К слову, сам коллега был так дурен собой, что мне было неловко встречаться с ним глазами. Когда подошел наш черед, писатель неожиданно реализовал какое-то балетное движение, вдвойне замысловатое для его габаритов, повернулся ко мне своей широкой спиной и цапнул кофе стоимостью один евро только себе.

Улетали мы из дрянного маленького аэропорта под Римом. Сидячих мест было меньше, чем пассажиров. Литераторы поскакали вычищать дьюти фри. Ко мне подошел тот же писатель.

– Боженщина, моя взрослая дочь просила купить духи «Живанши». Где они тут?

Я подвела его к стенду с флакончиками.

– 54 евро? Они с ума сошли?! – возмутился поэт.

– Послушай, это нормальная цена для приличных духов.

Через двадцать минут он вернулся.

– Слушай, я тут видел духи, они стоят всего 32 евро. Пойдем покажу. Что ты думаешь?

Духи оказались «Лакост», а за такой подарочек можно и по роже схлопотать. Что и я постаралась донести до сведения писателя. Он стал спорить и доказывать, что «Лакост» ничуть не хуже «Живанши». Мне стало тошно, и я вышла в зал ожидания.

Рейс задерживали. Все сидячие места были заняты – на них восседали писатели. Другой ряд был заставлен дьюти-фришными пакетами. Я, забыв, что не среди капиталистов, а в своем профсоюзе, чуток постояла над душой. Писатель и поэт не повернули головы кочан. Ладно, решила я, подвину пакет и сяду. И поставила полиэтиленовый пакет на соседнее кресло, решив, что больно жирно выделять каждому кульку по стулу, потеснятся два на одном. Через минут десять разыгралась сцена имени «Трех медведей»: «Кто сидел на моем стуле и сдвинул мой пакет?» С соседнего ряда поднялась худая фигура критика Шайтанова и грозно вопросила: «Кто посмел переложить мои покупки? Я не давал на это разрешения. Вы должны были спросить разрешения, и тогда бы я пустил вас сесть», – монотонно сердился критик. Он не только согнал меня с места, он стоял и сторожил, коршуном реял над пакетом, чтобы, не дай бог, я не сдвинула его и опять не уселась. Группа сидящих литераторов с интересом наблюдала за шухером, но никто не убрал свои дьюти-фришные радости и места не освободил. Ну и пожитки я, конечно, волокла на борт самостоятельно.

На обратном пути мы с «реализатором дискурса» опять сидели вместе. Он навалился на меня всем своим весом и стал бояться взлетать, особую пикантность ситуации добавляло то, что всю поездку он проходил в одной рубашке. Тонкая натура пишущего человека улавливала малейший шорох в самолетном механизме – моему талантливому и скаредному другу очень не хотелось умирать: «Ой, а почему он делает так? – и писатель вдавливал меня в окно. – А почему там стукнуло? В двигателе стукнуло! Что, не стукнуло? Слава богу, значит, мне показалось. А он так делает – бр-бр-бр, это нормально? Точно?»

Когда мы наконец набрали высоту, я спросила-таки, что джентльмен в итоге приобрел для дочери. Оказалось, что все духи были переоценены, и потому он решил купить не духи дочери, а ликер себе. Затем он поинтересовался, нравится ли он мне как мужчина и не слишком ли он упитан. Я честно ответила, что мне нравится его экономность: поворачиваться спиной, чтобы не обеднеть на один кофейный евро, – это сильно, доложу я вам.

«Ну мы в тот момент были не слишком близко знакомы, и если бы я купил кофе тебе, ты бы могла неверно расценить этот шаг. Например, почувствовать себя обязанной. Я просто боялся тебя оскорбить». – «Спасибо, – говорю, – за заботу о моей тонкой душевной организации, но меня за один евро хрен оскорбишь».